Страдания от бессмысленности жизни

Прав был Гёте, когда утверждал: «Нет таких обстоятельств, которые человек не мог бы изменить к лучшему своим трудом или терпением». Скажу больше: терпение, то есть готовность принять свою судьбу как данность, — это тоже труд, притом величайший труд, на который способен человек. Вот что имел в виду Герман Коэн, когда сказал: «В страданиях заключено высочайшее достоинство человека».

Попробуем разобраться, почему именно в страданиях полнее всего раскрывается смысл человеческой жизни. Понимание можно поставить выше созидательности и эмоциональности хотя бы потому, что смысл страданий раскрывается на более высоком уровне, чем смысл, заключённый в труде и любви. Поясню свою мысль. Начнём с того, что homo sapiens, человек разумный, предстаёт в трёх ипостасях: как homo faber, человек созидающий, который видит смысл своей жизни в труде; как homo amans, человек любящий, который раскрывает смысл жизни в любви, и как homo patiens, человек страдающий, претерпевающий страдания. Homo faber — это практик, который оперирует лишь двумя категориями: «успех» и «неудача». Между двумя этими крайностями и балансирует его жизнь, построенная по принципу эффективности. Homo patiens мыслит другими категориями. Он балансирует между «внутренней гармонией» и «отчаянием».

Стало быть, homo faber оценивает свою жизнь по горизонтальной шкале, а homo patiens — по вертикальной шкале. Так что, категория «внутренней гармонии» по определению выше категории «успеха». И то сказать, homo patiens может обрести внутреннюю гармонию даже в случае полной неудачи. Для него «неудача» не исключает «внутренней гармонии», а «успех» не исключает «отчаяния». Но надо учитывать, что и то, и другое он оценивает по своей вертикальной шкале. Если оценивать свершение homo patiens — обретение внутренней гармонии и постижение смысла страданий — по горизонтальной шкале эффективности, то свершение это покажется ничтожным и абсурдным. Иными словами, homo faber счёл бы успех homo patiens вопиющей нелепостью.

Несмотря на это, прежде чем проявить понимание и принять судьбу как данность, нужно в полной мере проявить созидательность и попытаться изменить свою судьбу. Хотя в страданиях смысл жизни раскрывается полнее, чем в труде, смысл жизни нужно искать прежде всего в созидании, поскольку готовность терпеливо сносить ненужные страдания, обрекая себя на мучения, которых можно избежать, — это не подвиг, а блажь. Макс Брод говорил, что несчастье бывает «благородным» и «неблагородным». Так вот, в напрасных страданиях нет никакого благородства.

Перенесём всё это в практическую плоскость, в плоскость врачебной практики. Очевидно, что нет никакого смысла терпеть страдания, вызванные злокачественной опухолью, если эту опухоль можно удалить. Зачем страдать понапрасну? Нужно просто набраться смелости и согласиться на операцию. Если же опухоль не поддаётся хирургическому лечению, то нет смысла роптать на судьбу — остаётся лишь смириться с неизбежным. Физическую боль тоже нельзя назвать неизбежным страданием и неодолимой напастью, ведь существует множество обезболивающих средств. Какой смысл отказываться от общего или местного наркоза? Какой смысл воздерживаться от приёма обезболивающих препаратов при неизлечимой болезни? Наверное, только такой человек, как Фрейд, мог найти в этом какой-то смысл: он ведь до последнего дня мужественно отказывался принимать анальгетики, то есть сам отказывал себе в помощи. Если человек отказывается от приёма обезболивающих средств не по объективным причинам, то готовность терпеть боль нельзя считать проявлением силы воли.

Врачу часто приходится наблюдать за тем, как пациенты, лишённые возможности наполнить свою жизнь смыслом благодаря созидательному труду, учатся находить смысл жизни в страданиях, в примирении с судьбой. Я хочу показать на конкретном примере, что человек, которого жизнь лишила не только возможности работать и тем самым наполнять свою жизнь смыслом, но и возможности любить, способен найти смысл жизни даже в страданиях, при которых возможность найти смысл жизни сведена к минимуму.

Ко мне обратился за помощью пожилой терапевт. Год назад у него умерла жена, которую он просто обожал, и он никак не мог оправиться после этой потери. Я взглянул на убитого горем пациента и спросил его, представляет ли он, каково бы пришлось его жене, если бы он умер первым. «Даже подумать об этом страшно, — ответил он. — Моя жена была бы безутешна». Тогда я сказал: «Вот видите, ваша жена избежала этой участи, и теперь вы страдаете вместо неё, вам выпала доля её оплакивать». В тот же миг страдания обрели для него смысл: он понял, что жертвует собой ради жены. Мы не изменили его судьбу; изменился лишь его настрой. Судьба лишила его возможности наполнить свою жизнь смыслом благодаря любви, но у него ещё оставалась возможность понять и принять свою судьбу.