Страдания от бессмысленности жизни

Сущность человеческой самотрансцендентности можно показать на примере зрительной способности. Обратите внимание на такой парадокс: глаз воспринимает внешний мир благодаря тому, что не воспринимает себя. Разве здоровый глаз видит сам себя? Нет, такое бывает лишь при глазных болезнях. Например, при катаракте у человека появляется перед глазами пелена, вызванная помутнением хрусталика, а при глаукоме он видит радужный ореол вокруг источника света. Чем явственнее такие зрительные ощущения, тем хуже человек видит окружающий мир. Сосредоточенность на себе мешает глазу видеть. То же самое можно сказать о человеке. Чем меньше он сосредоточен на себе, чем сильнее он отдаётся своему делу или любви к ближнему, тем больше в нём человечности, тем ближе он к самому себе. Восприимчивость немыслима без самозабвения, а творчество невозможно без самоотречения.

Самотрансцендентность и превращает человека в существо, ищущее смысл жизни. Стремление к смыслу движет человеком. Вот только в наши дни эта жажда смысла часто остаётся неутолённой. Фрейдовские времена подавления сексуальности уже миновали. Наступила эпоха экзистенциальной фрустрации, разочарования в жизни. Если современники Адлера страдали от комплекса неполноценности, то в наши дни людей томит чувство внутренней опустошённости, которое возникает из-за экзистенциального вакуума — ощущения абсолютной бессмысленности жизни. Если бы меня спросили, почему у людей возникает чувство внутренней опустошённости, я бы ответил так: животные инстинкты не подсказывают человеку, что ему нужно, и традиции предков уже не учат его тому, что он должен делать. И вот, не зная, что ему нужно и как ему следует жить, человек зачастую не может понять, чего он, собственно, хочет. А значит, он либо хочет делать только то, что делают другие, либо сам делает только то, чего хотят — причём хотят от него — другие. В первом случае человек становится конформистом, во втором — жертвой тоталитаризма.

Надеюсь, меня не упрекнут в цинизме, если я скажу, что ощущение бессмысленности возникает ещё и из-за того, что за те тридцать лет мирной жизни, которые подарила нам судьба, мы смогли задуматься не только о выживании и борьбе за существование, но и о том, ради чего мы стараемся выжить и каков конечный смысл бытия. Теперь мы можем позволить себе такую роскошь. Как сказал Эрнст Блох, «людям перепала возможность ещё при жизни задуматься о том, о чём прежде они думали лишь в смертный час».

Во всяком случае, то обстоятельство, что по всему миру, прежде всего в среде студенчества, растёт число преступников, наркоманов и самоубийц, связано с ощущением бессмысленности жизни.

Да и некоторые опусы современных писателей можно уподобить симптомам коллективного невроза. Когда писатель ограничивается или довольствуется одним лишь самовыражением, сама бессодержательность его произведения, сам этот акт литературного эксгибиционизма становится формой выражения чувства бессмысленности собственной жизни. Более того, атмосфера бессмыслицы и абсурда воссоздаётся и на театральной сцене. Всё это вполне объяснимо. Истинный смысл можно раскрыть, но нельзя выдумать. Смысл не может быть надуманным. Выдумать можно лишь бессмыслицу, и этим вовсю пользуются некоторые писатели. Спасаясь от гнетущего ощущения бессмысленности жизни и экзистенциального вакуума, они пускаются во все тяжкие и пытаются заполнить пустоту бессмыслицей и абсурдом.

Впрочем, у писателей есть право выбора. Современная литература не обязательно должна быть симптомом коллективного невроза. Литература может быть и лекарством от этого невроза. Именно тот, кто пытается выбраться из омута отчаяния и избавиться от иллюзорного ощущения бессмысленности жизни, призван ценой своих страданий помочь человечеству. Живописуя своё отчаяние, он может дать читателю силы, необходимые для того, чтобы превозмочь страдания, вызванные ощущением бессмысленности жизни, или хотя бы показать читателю, что тот не одинок. И тогда ощущение бессмысленности в душе читателя уступит место чувству общности. В этом смысле литературное произведение является и симптомом болезни, и лекарством от болезни!

Правда, писателю, который стремится реализовать терапевтический потенциал литературы, не стоит поддаваться садомазохистской тяге к нигилизму и цинизму. Произведения, в которых автор делится с читателями чувством бессмысленности жизни, могут вызвать катарсис, однако циничная проповедь идеи бессмысленности жизни — это уже проявление безответственности. Если писатель не может поспособствовать тому, чтобы у читателя выработался иммунитет от отчаяния, то он хотя бы не должен заражать читателя своим отчаянием.