Страх

Время лечит и я давно уже позабыл о нем, заработав себе достаточно кошмаров посвежее. Но вот эти глаза опять посмотрели — не мигая, не двигаясь, и я очнулся. Пустота окружала тишиной и темнотой, я лежал, погруженный в свои воспоминания, потому что кроме них здесь больше ничего и не было. Правда, тьма со временем перестала казаться сплошной, становилась неоднородной. Местами это была беспросветная чернота, местами чернота с мелкими сединами, а местами и вовсе оттенки серого. Иногда картинка еле заметно колебалась, как будто по сединам волной пробегала рябь, тени иногда плавно двигались. И «это» не было пустым, тут кто-то присутствовал. Я чувствовал чьи-то мысли и чей-то обращенный на меня взгляд откуда-то из самой гущи черноты. По привычке дернулся рукой к бедру за пистолетом, но не было ни пистолета, ни бедра, ни даже руки. Да и неверно было бы утверждать, что я здесь лежал — выразимся так, что я тут был. Это успокаивало, если у меня нет задницы, ее не сможет мне надрать этот во тьме, да и вообще причинить мне здесь боль или убить, наверное, не смогут. Успокоив себя этой теорией, решил не дергаться, дать тому во тьме самому выбрать момент, когда себя проявить. А сам продолжал вспоминать, кто я такой. Похоже, это лучшее, чем здесь можно заняться, — воспоминания, ясные и четкие, подробные до мельчайших деталей, неслись потоком. Образы из прошлого не вызывали никаких чувств — ни обид, ни страхов, ни грусти, ни вины, ни жалости или ностальгии. Как будто это было кино про кого-то, не про меня. При чем герой не вызывал привязанности и сопереживаний, его можно было холодно анализировать, изучать, как личное дело незнакомца. Без чувств воспоминания не стопорились ни на чем, не искажались, шли одно за другим, быстро, как на ускоренной прокрутке. Хотя черт его знает, как тут устроено время, может, только кажется, что быстро. В какой-то момент стало муторно от поочередно возникавших из памяти лиц отъявленных злодеев или просто бойцов темных армий, убитых моей рукой в бесконечной череде джедайских подвигов. Как, блин, так вышло, что я стал убивать? Нет, я не о том… Ясное дело, в Академии воспитали непримиримость ко лжи и неволе, убедили защищать Красоту и Свободу, научили паре трюков, дали световой меч, и запустили в мир — бороться и не сдаваться. Я в смысле, как можно так прожить столько немеренно лет, и вот теперь ничего вспомнить кроме убитых врагов. Было же, хоть что-то кроме этого мочилова, которое теперь, во всей своей ретроспективе уже смотрелось довольно тупым и скучным. Не все злыдни теперь уже казались абсолютными негодяями, не все победы выглядели таким уж однозначным торжеством добра и света. Честно, я боялся, что меня сразит какое-нибудь лютое раскаяние, навалится чувство вины, но вместо этого была усталость и недоумение, — зачем, почему я всем этим занимался с таким упорством и так долго…

Кто-то смотрел из темноты, угадываясь сгустком массы в черноте, ощущаясь плавными волнами излучений живого сознания, иногда шевелясь будто щупальцами длинными тенями. Мне казалось, я на дне глубокой океанской впадины, куда свет проходит только едва заметными бликами, а рядом — невиданная форма жизни, которая меня изучает, считывает мои воспоминания.

В детстве, лет в двенадцать или около того, я часто чувствовал похожий взгляд, присутствие. Сидишь дома один — делаешь уроки или играешь, и вдруг ясно осознаешь, что кто-то есть рядом, глядит в упор, напряженно думает. Трудно было понять, дружелюбен ли этот визитер или враждебен, но было страшновато, пока не привык.

В детстве жил вместе со старшим братом в одной комнате. В мое время уже не было всякой тусни среди ребят во дворе или в школе. Мы были первым поколением домоседов. Комната в родительском доме была моим основным жизненным пространством. Но шутка в том, что в этом пространстве я был не один, а с другим парнем, старше меня на четыре года. Само собой совершенно разные потребности и вкусы… Нас все бесило друг в друге, это ужасно жить, жрать, спать и все делить вместе с тем, кто настолько тебе не нравится. Когда мне было восемь лет, а ему — переходные двенадцать, я, конечно, не мог себе представить, насколько я мешаю ему, своим торчанием в комнате. Я это понял только, когда сам дорос до журнальчиков, — это жутко выбешивает, когда не можешь побыть один. Когда хочешь думать и мечтать о чем-то, но вместо этого перед тобой маячит унылое чужое лицо, противный запах, слышна в магнитофоне нелюбимая музыка.