Страх

Она давно не бывала у меня; мы изредка созванивались, но по телефону голос ее был тускл, а с некоторых пор приобрел неожиданную назидательность, каковой я не знал во всю свою жизнь и теперь удивился. Она встретила меня радушно, однако уже с порога я был неприятно поражен переменами в ее квартире: пахло каким-то восточным благовонием (чего я совсем не переношу), на полках любимых моих этажерок, заслоняя книги, стояли какие-то экзотические открытки, свечи; огромное изображение Ганеши (индийского бога-слона) висело во всю стену рядом с фотографией пухлой старухи с красным пятном на лбу, и все это довершал огромный букет цветов, поставленный у портрета тут же в углу. Все выяснилось в два счета. Тетя Лиза примкнула вдруг к какой-то секте (не вспомню названия) и теперь постигала истину только в ней. У нее был строгий распорядок медитаций, каких-то очистительных воскурений, омовений и я уже не знаю чего еще. Разумеется, я не стал ей ни в чем возражать. Но с грустью смотрел на старческий ее энтузиазм, с которым она пыталась мне втолковывать что-то о пране. Мне уже сильно хотелось уйти. И было грустно понимать, что и это тоже кончилось в моей жизни, и этого дома больше для меня нет, хоть тетя Лиза утверждала решительно обратное, и что теперь вся ее английская филология от Мэлори до Элиота, и благородный прононс, и скрытый ее эротизм, становившийся с годами мне все больше понятным, были теперь ни к чему, словно сама ее жизнь дала течь, залатать которую, думаю, никакие шарлатаны и мистики уже были не в силах. Удивительно, но, как казалось, именно смерть моей матери, притом что они никогда не были особенно дружны, подорвала ее жизнь, и может быть даже не сама смерть, а те страшные двенадцать часов, когда мать, потеряв уже всё — пространство, время, сознание, — но не уйдя от беспросветной невыносимой боли, кричала почти безостановочно и металась на кровати со своим давно уже сломанным от распада костей позвоночником, а мы с тетей Лизой пытались сдержать ее и не могли. И теперь было горько видеть, как она, зная это, верила в какую-то восточную чушь, и чаяла победить судьбу мантрами и восточной ересью, и глядела вокруг и даже на меня словно сквозь сон, вряд ли чем-нибудь иным еще интересуясь.

Я вскоре уехал. Корявые деревца, так и не выросшие за все эти годы и уже облетевшие, проводили меня сухим шорохом ветвей. Поезд подошел сразу, однако я вскоре высадился — как это часто делал раньше — через две станции, в огромный и холодный, даже летом в жару, пустынный холл. Он всегда почему-то нравился мне. Тут не было эскалаторов, только широкие, расходящиеся наверху вилкой ступени, тут всегда было мало народу, и я был удивлен, заметив, однако, что и тут, как в центре, давешние проститутки устраивают свой смотр; их, правда, было не в пример меньше, так, словно из краснознаменного полка я прибыл в заштатную часть, которой нечем блеснуть, кроме выправки. Выправка была отменной. Совсем юная — лет тринадцати — девушка поразила меня. Я на миг замешкался перед ней, и она сразу напряглась и словно подалась вперед, мне навстречу. Забавная мысль пришла мне в голову. Уже вечерело, но, конечно, было еще не поздно. Я кивнул ей пальцем. Она тотчас сорвалась с места и бросилась за мной, боясь упустить, боясь отстать, немедленно запыхавшись — больше от страха — и при этом грозно шепча мне в плечо:

— Сто! Моя цена сто! За меньше я не пойду! Так и знай!

Кусок масла тогда стоил двести. Внутренне покатываясь в душе от смеха, я серьезно покивал ей. Мы сели в вагон, огни за окном только что зажглись и медленно поплыли вспять — и вдруг обратились в грохочущую вереницу: поезд нырнул в туннель. Замелькали центральные станции. Наконец мы вышли с ней из метро и поднялись ко мне. Я с любопытством оглядел нас обоих в коридорном зеркале: печальный серый господинчик с тенью от бритых усов и маленькая белокурая девочка со злыми глазками.

— Тебя как зовут? — спросил я — ничуть не оригинально и совсем не любезно.

— Ксюша.

— Это правда?

Она с вызовом на меня поглядела.

— Я не нуждаюсь в псевдониме, — заявила она. В ее устах это слово было так неожиданно, что я не выдержал и захохотал.

— Чего тут смешного? — спросила она злобно. — Давайте лучше деньги. Деньги вперед.

Я достал кошелек и протянул ей не глядя горсть бумажек. Я думаю, там было около тысячи или больше.

— Это… мне? — спросила она с запинкой.

— Тебе, тебе, — сказал я. — И не вздумай дурить. Мне нужно от тебя одно: чтобы ты помыла посуду. А потом возьмешь деньги и пойдешь домой. Поняла?

Я еще никогда не видел такого мгновенного счастья в чьих-нибудь глазах. Однако она еще пыталась ершиться:

— Я вам прислугой не нанималась, — не очень уверенно объявила она.

— Нанималась, нанималась, — проворчал я, входя в комнату. — Считай, что с этого дня нанялась. И не смей торчать в метро и переходах. Завтра я жду тебя к пяти, фартук на кухне и посуда там же.

После того я сел на диван и включил телевизор.

Минуту спустя кухонный кран зашумел, обрушив струю в мойку. Про себя я Довольно хмыкнул.