Страх

— Ну как тебе сказать… Вот, например, вчера мне повстречался в restroom[2] один старик-инвалид. Он жаловался, что тут — это был книжный магазин — такой же бардак, как во всех штатах (он сам из Пенсильвании, что ли), что он давно вызванивает стюарда из своей инвалидной кабинки (там, как в самолете, есть специальный звонок) и что жидкое мыло над умывальником вечно вонючее, а салфетки для задницы только двух сортов…

Джей хмыкнул.

— Всё?

— С ним — да. Потому что стюард как раз пришел.

— A-а. А то уж я думал, ты сам помог ему подтереться… Что, ты всерьез считаешь, что такие встречи тебе нужны?

— Более или менее. Я как раз в тот день встретил другого старика — уже в супермаркете. Он меня просил обменять ему тридцать foodstamps[3] на столько же долларов. Говорил, ему нечем платить за свет. А при этом у него был самый приличный вид, я б никогда не догадался, что он беден. Верно, следит за собой из всех сил и все такое.

— Да… — протянул Джей. — Я вижу, старики к тебе липнут. Ты ему обменял?

— Конечно. Видел бы ты, как он обалдел, услышав мой акцент и узнав, что я из России.

— Натурально, — Джей кивнул. — Он тут всю жизнь горбатится, а под старость спросил милостыни у бездельника-иммигранта…

Он улыбнулся — чтобы не вышло грубо — и перевел разговор на другую тему. Взял под конец взглянуть мой перевод Уайльда. Согласился, что роман — дрянь (визионер-вуаёр страстно жаждет своего друга, содомита-гетерофила), и с этим уехал. Но я, конечно, не упустил в душе сравнить его упреки по поводу моего образа жизни с субботним диспутом о демократии. Что же касается возможных вздорных домыслов о допустимости таких сравнений, то у меня было алиби: температура и насморк, которые, несмотря на таблетки (очень хорошие), вновь стали давать о себе знать. Я даже раскашлялся напоследок, так что Джей, уже в дверях, сказал, что если что, лучше лечь в больницу. Тут это обычное дело в случае простуды, сказал он. Страховка же у меня в порядке? Они с женой меня навестят… Страховка была в порядке. И я подумал про себя с усмешкой, что, знай он мои подозрения (в общем, вполне произвольные, надо признать), я, пожалуй, как раз бы лег в палату № 6.

XXXVI

Но и он, и Степан Богданыч были правы по меньшей мере в одном: мне действительно было трудно смотреть по сторонам, пока я пытался сладить с ходом событий вблизи меня. И потому тот чудный, в сущности, новый мир, в который я попал, выйдя из самолета в аэропорте Кеннеди (JFK), словно пропадал из-за этого для меня даром. Я будто договорился сам с собой не видеть в нем ничего, кроме новых кулис, или новых декораций, для старой пьесы и легко научился, как большинство русских вслед за Набоковым, презирать то, что, в отличие от него, они зачастую попросту худо знают. Они не могут скрыть скептической мины, найдя, к примеру, в том же «Art Store» галстух с Джиокондой или носки с Веласкесом, хотя вряд ли отдают себе отчет, что аляповато одетые американцы (на самом деле очень внимательные к одежде, своей и чужой) тоже смотрят на эти вещи с улыбкой, только, в отличие от них, без презрения, а со смехом. И что досужий клерк вполне способен явиться в таких носках на дружескую вечеринку лишь с целью позабавить приятелей, причем ни ему, ни им это нисколько не помешает затем восхититься искренне тем же Да Винчи где-нибудь в National Museum, полном народу, к слову сказать, в любой час дня; да и только ли это?