Страх

– Оставим наше прошлое, – великодушно предложил я. – То, что было у нас с тобой, мне известно.

Я лег на свою кровать и устроился поудобней.

– Чего же ты хочешь теперь?

– Ну, все остальное. Можно без интимных деталей. Просто расскажи о себе.

– Ты хочешь взять меня на работу?

– Черт возьми! Я просто хочу знать.

– Зачем?

Она сидела напротив, подложив под спину подушку, и, щурясь, глядела на меня. Я вдруг почувствовал злость.

– Зачем? – повторил я. – Это не тот вопрос. В нашем случае, очень особом, заметь себе, случае, следовало бы, уж скорей, я думаю, узнать – почему. Тут я сторонник Фрейда, а не Адлера, если выбирать из них двоих. Так вот. Я хочу знать – потому что проклятая ведьма, твоя бабка, однажды умерла, а твой дедушка, который тоже уже помер, сделал со мной одну вещь, неудобосказуемую и даже вряд ли самому ему понятную, но которую больше никто не в силах отменить. Я хочу знать, потому что приехал сюда за сто тысяч верст, или сколько их там в мире, и жил сто тысяч дней и ночей, ожидая, придет или нет ко мне утром твоя другая мертвая бабка смотреть, как я сплю, и манить меня, и терзать. Я хочу знать, чорт возьми, хоть что-нибудь о тебе, потому что много лет ждал тебя и никогда не дождался, потому что ты ушла тогда от меня после мессы, потому что я не умею без тебя жить и уже хотя бы потому, что, даже если это для тебя ничего не значит, я все-таки твой муж – первый и настоящий, чорт подери, мы обвенчаны смертью и до смерти.

– А! – сказала Тоня как ни в чем не бывало. – Ты все еще веришь в этот бред? Ну ты мастак чертыхаться!

Она живо соскочила с кровати и подошла к окну.

– Вот и дождь, – сказала она чуть погодя. – Этого следовало ждать… Ну что ж. Будет меньше пыли.

– Ты не ответишь мне? – спросил я.

– Вряд ли. Вернее – точно нет. Но мне приятно, что ты заговорил об этом.

Я молчал. Она вернулась на свою кровать.

– Мне в дождь всегда спать хочется, – сообщила она и рассмеялась: – Не в том, не в том смысле.

– Ты и без того дрыхла всю ночь.

– У тебя есть лучшее предложение?

Я тоже подошел к окну и посмотрел наружу. Наша лоджия была сухой, но о ее перила бились медленные, крупные, как пузыри, капли. Пальмы шатались от ветра. Было бы интересно взглянуть на море, но для этого требовалось выйти наружу и высунуться за перегородку: мелкое надувательство, коль скоро заказан был ocean view. Вдруг мне нестерпимо захотелось курить. Я прихватил бумажник, подарок жены Джея, и вышел за дверь. Краем глаз я видел, что Тоня легла на бок и накрылась простыней. Я сбежал вниз, в холл, пологими ленивыми сходнями, образовавшими веер. К моему удивлению, холл сейчас был полон людей: я и не подозревал, что в этом thunderbird живет такая прорва народу. Я знал, конечно, что теперь «старческий» сезон из тех, что в Европе зовут «мертвым». Но до сих пор полная тишина и безлюдность на этажах поддерживали во мне иллюзию – одну из многих, – что мы тут с Тоней едва ли не одни. И вот теперь мне представилась возможность не только убедиться в ошибочности этих своих взглядов, но и оценить соседей, благо они чуть не всей гурьбой разом высыпали наружу.