Страх

Утром он очнулся у алтаря. В руке он держал молитвенник, лампада догорала, и над чистой Книгой скалилась неизменная маска идола. Да, Книга была чиста, и священник до рези под веками всматривался в белизну страниц.

День наставник провел в деревне, погруженный в дрему и апатию, а ночью его снова повлекло в храм.

Пастырь похудел, на щеках его появился лихорадочный румянец; весь день он проводил в странном оцепенении и лишь на закате оживал и спешил в храм – дописывать Книгу. Он спорил с Сартом, скрипел пером, разбрызгивая чернила, возбужденно ходил из угла в угол – а утром, сжимая ладонями виски, вновь дико глядел на чистые страницы и ухмыляющегося идола. Память не возвращалась. В ней не оседало ни единой ночной строчки.

На седьмой день наставник понял, что дальше так продолжаться не может. Он рассказал мне обо всем и твердо решил провести эту ночь в деревне и с рассветными лучами солнца отправиться в путь. Он выглядел лучше, чем накануне, и я обрадовался, что загадочная болезнь отпустила его.

Мы легли спать. Наставник долго ворочался на своем ложе, но, наконец, затих.

Проснулся я от неясного шума и поспешил зажечь свечу. Пастырь метался на постели, не открывая глаз, руки и ноги его дергались, подобно пляске святого Витта; багровое лицо покрылось каплями пота, и все мои усилия разбудить наставника не увенчались успехом.

Спустя час наставник неожиданно перестал биться, и лицо его приняло спокойное, умиротворенное выражение. Затем он негромко произнес:

– Нет, Сарт, именно здесь надо закончить… И так все ясно.

И рука его перевернула невидимый лист.

Перед рассветом пастырь вновь стал метаться, правда, уже не так сильно, – и почти сразу забылся глубоким сном, проспав почти до обеда.

Когда он проснулся, я заглянул ему в глаза и отшатнулся – мгла первобытного хаоса до сотворения мира Господом рванулась ко мне из расширенных зрачков.

– Я бежал туда всю ночь, – сказал наставник, крепко сжимая мое плечо. – И писал Книгу. Это дьявольское искушение, но я положу ему конец. Собирайся.

Он освятил кувшин родниковой воды, взял свечи и распятие, и мы отправились в развалины.

Наставник укрепил свечи вокруг алтаря с Книгой, водрузил в углу распятие, начертал на стенах кресты и подписался под ними, удостоверяя этим, что он лично вступает в поединок с дьяволом; затем он окропил капище святой водой и принялся читать молитвы. Я робко вторил ему, ожидая чего угодно – падения нечестивых стен, воплей погибших душ, появления демонов пекла… Увы, ничего не происходило – пока наставник не двинулся к статуе Сарта Ожидающего. В двух шагах от идола он вдруг остановился и попятился.

Я поднял глаза на каменную маску, и в дрожащем свете свечей мне почудилось движение мраморных черт; дрогнули веки, распахнулись невидящие глаза – и за ними была бездна, и бездна была – живая!…

Я закричал. Наставник гневно обернулся ко мне, лицо его исказила гримаса бешенства, и на мгновение мне показалось, что на меня смотрит все тот же ждущий идол, идол во плоти, и это – мой наставник!

С криком ужаса я выбежал из капища, и свечи за моей спиной дрогнули и погасли.

Когда пастырь выбрался из руин, лицо его выглядело нормальным, но неестественно бледным и сосредоточенным.

– Я ухожу, – глухо сказал он. – Не ходи за мной. Жди в деревне три дня, после иди, куда хочешь. Я больше не учитель тебе…

Я остался в деревне на три дня. Потом на месяц. Потом… Теперь я живу здесь. И я умру здесь, потому что в миру я боюсь. Я боюсь встречи с моим наставником, хотя понимаю, что он давно умер; тогда ему было пятьдесят шесть, и с тех пор прошло шестьдесят с лишним лет. Но… я боюсь.

Старик промолчал. Якоб напряженно вслушивался в последние обрывки неясного бормотания.

– Ну а сейчас… Привык. Живу – ничего. Люди здесь хорошие… Горы… Небо рядом… Совсем уже рядом… Привык.

Якоб поднялся.

– Храни тебя Бог, старик. Но… я так не сумею. Сегодняшнюю ночь я проведу в храме.

Орнамент