Страх

Якоб так и не понял, заснул он в конце концов или нет. Он медленно открыл глаза – и прикрыл их ладонью, защищаясь от внезапного света. Обе свечи, поставленные у изголовья, горели ровными желтыми язычками, хотя лекарь готов был поклясться, что не прикасался к кресалу. С недоумением Якоб перевел взгляд на Сарта Ожидающего, рассчитывая на обещанные перемены в его гримасе и втайне боясь их – идол стоял на месте и в плавящемся выражении его жуткого лица ничего не изменилось. Алтарь, Книга, безразличие камня и неизвестно почему горящие свечи.

Якоб почувствовал, что не может больше лежать, и, встав с одеяла, стал прохаживаться из угла в угол, разминая затекшее тело. Потом он остановился у Книги и нерешительно взял в руки перо… Нет. Он не знал, о чем писать. По роду своих занятий лекарь вообще относился с уважением к написанному слову и, поколебавшись, он опустил перо на место и вновь принялся вышагивать из угла в угол.

Долго ли продолжалось однообразное ночное бдение, и было ли оно сном или явью – это для Якоба осталось тайной. Как заведенный, он мерил шагами гулкую пустоту помещения, иногда засыпая на ходу – если только можно спать во сне! – несколько раз останавливался у алтаря, глядел на чистые страницы, брал в руки перо и, подумав, клал его на место, снова вливаясь в привычный ритм бесконечных шагов; Ожидающий безмолвно возвышался в углу, страницы Книги были по-прежнему чисты. Ничего не происходило.

Якоб настолько отупел от своего бессмысленного хождения, что даже не удивился, в очередной раз застывая у Книги с пером в руке – не удивился ровному низкому голосу, в котором не оказалось ни тени насмешки.

– Зачем ты сюда пришел?

– Я пришел писать Книгу, – хрипло ответил Якоб и поднял голову.

Лицо Сарта неузнаваемо изменилось. Над Якобом склонялось усталое и задумчивое лицо грустного обычного человека – и лишь на дне его глаз стояло нечто такое, что заставило Якоба попятиться.

– Я пришел писать Книгу, – упрямо повторил лекарь, сутулясь под внимательным взглядом.

– Тогда пиши, – идол остался неподвижным.

– Я… я не знаю, что писать, – честно признался краснеющий лекарь.

– Это я вижу. Тогда уходи. Книгу пишут знающие. И не тебе вписывать недостающее в Книгу Небытия. Уходи.

– Но я хочу узнать…

– Узнать хотят многие. Но уходят отсюда лишь те, кто пишет. Я дал тебе шанс. Ты не воспользовался им.

Громада статуи нависла над Якобом, и Сарт стал разрастаться, вытесняя вспухающим телом дрожащий воздух, тесня в угол испуганного, закрывающегося рукой Якоба – и в свете свечей зарделся кровавый камень на узком перстне, который Якоб обычно прятал в ладони от досужих взглядов.

Рот, вырезанный в камне, удовлетворенно мигнул, и вместе с ним мигнули и погасли свечи – отчего драгоценность вспыхнула еще ярче, ее багровый отблеск упал на статую и съежившийся Сарт отступил и подался назад.

– Дай, – голос Ожидающего прозвучал неожиданно печально.

– Дай посмотреть…

Якоб заколебался. И вдруг, повинуясь неосознанному порыву, он сорвал перстень и протянул идолу.

Сарт и перстень долго смотрели друг на друга. Бесконечная, нечеловеческая – и в то же время такая земная тоска стыла в глазах статуи, и в ответ робко мерцал камень перстня.

– Береги его, – наконец произнес Сарт, и кольцо опустилось в ладонь лекаря. – Береги… И чаще корми его светом. Задай мне один вопрос, чужеземец, – один, ты слышишь?! – и уходи. Не искушай судьбу.

Тысячи вопросов закружились в голове Якоба, все они были важными, все они были необходимыми, и не вставал меж ними один-единственный, главный; время шло, ждал Ожидающий, и наконец Якоб решился.

– Что писал в Книге Небытия доминиканский монах, приходивший сюда более шестидесяти лет назад?

– Исповеди. Исповеди тех людей, которые придут к нему много лет спустя. Будущие исповеди.

Якоб огляделся – молчал алтарь, черный валун Книги недвижно лежал на прежнем месте, и застывший идол ухмылялся своей оплавленной загадочной маской.

Камень перстня медленно угас, и развалины погрузились в темноту…

Возможно, все было именно так. Или иначе. Или… Во всяком случае, с первыми лучами зари Якоб проснулся на колючем верблюжьем ложе, ошарашенно глядя по сторонам. Ничего не изменилось. Кресало, кинжал, статуя, перстень, повернутый камнем внутрь, свечи… Они даже не были оплавлены – ровные гладкие срезы и свежие фитили. Впрочем, не совсем свежие – концы их казались слегка обугленными…

Выходя из капища, Якоб задержался у стены с крестом и всмотрелся в рисунок. Подпись была четко прорисована глубокими жирными линиями.

Крест.

«Да святится имя Твое…»

«Смиренный брат ордена святого Доминика, раб Божий Лоренцо».

И дата. Шестьдесят три года тому назад.

– Спасибо, Сарт, – не оборачиваясь, сказал Якоб. – Ты ответил на два вопроса. Спасибо.

10

Между жизнью и смертью

Все падает, падает снег…

Танэда Сантока

– Дай мне заглянуть в твои глаза, упрямый Якоб из далекой Генуи…

– Гляди. Гляди внимательнее, износившийся Бартоломео Висконти, так и не дошедший ко Гробу Господню. Там нет мрака.