Страх

Конечно, мной мог бы заняться врач. Но, как всякий мнимый больной, я плохо верил в посюстороннюю помощь чужих рук и вообще боялся скончаться на сцене. К тому же это никак не решало вопроса о существовании Тони, в чем медицина, надо думать, всегда была и будет бессильна (яд не в счет). И не писал ли тот же Крафт-Эбинг, что в «половой склонности (вот он, врачебный душок!) любовь, то есть ожидание безмерного блаженства(уже лучше) есть лишь маска, тогда как цель (то есть зачатие: герр профессор, вообще-то, не слишком оригинален), сила импульса, гораздо более могуча, чем то удовлетворение, которое доходит в конце концов до сознания». Браво, господин Крафт! А что если этот импульс — совсем не рождение ребенка? Тогда любви-маски может вовсе не быть, а под влечением (тоже маской) скрывается та самая могучая сила, которая, будучи раз пущена в ход — ведьмой ли, или ее мертвой, но довольно шустрой для покойницы сестрой, — оказывается куда явственней глупого блаженства, и избавиться от нее уже никак нельзя! Надо думать, Метценгерштейн тоже не слишком блаженствовал, будучи приклеен к своему проклятому коню. Или, по крайней мере, тут следует подыскать какое-нибудь другое слово для выражения его чувств. Оттого-то я так всполошился, случайно найдя связь между венгерской новеллой По и крымской повестью Гоголя. Впрочем, Люк, а вечером Бирс успокоили меня. Мне удалось выспаться — в последнее время это случалось со мной все реже, — а утром, навестив редакцию, я узнал, что Левонский придумал план.

Всякий раз, когда Левонский придумывал план, это заканчивалось одинаково плохо и для сотрудников, и для издательства, и для него самого. На сей раз он подписал контракт с никому не ведомым русским автором, рассказы которого принесли ему чуть ли не с улицы, но о котором вдруг хором отозвались в самых лучших тонах корифеи. Парочка их (корифеев) еще пила чай в смежной с редакцией комнате, и я поспешил откланяться — Левонский меня не держал. Он уже подписал договор с этим новым русским и готовился выдать ему аванс. Мне он задолжал, к слову сказать, за два месяца. Впрочем, как я понял, По издавать он уже не хотел. Я вернулся домой, раздумывая над тем, чем же теперь заткнуть брешь в своем времени и бюджете. Был обеденный час, что-то около трех. Я прогулялся в ближний китайский ресторанчик, где давно знакомый официант (похожий на хорька, как, должно быть, и чета Хонгов) все никак не мог привыкнуть к тому, что я умею есть куай-дзы (палочками), затем неторопливо вернулся домой, сел в кресло, открыл том… Зазвонил телефон. Я подскочил, схватил трубку. Ошибка. Однако нервы и впрямь из рук вон, неужто лечиться? Вот глупость! Ладно. Вынужденный отпуск мне подойдет как раз. На уик-энд напрошусь в гости к Джею, а там… Опять телефон. Теперь из прачечной, чепуха какая-то. Да все равно мне, когда они привезут заказ, лишь бы не утром! Позвонить самому? Я поискал и поставил на вид карточку Тони. Ну вот, теперь я хоть знаю фамилию ее мужа. Код Нью-Йорка. Я тоже мог бы встретить ее на улице, и тогда… Когда телефон зазвонил вновь, был вечер, снежный холодный декабрьский час.

Карточка давно завалилась куда-то. Остаток осени прошел кое-как. Раза два мы съездили с Джеем на озеро в Мальборо и один раз на Брайтон. Там я купил с лотка русскую книжку о Махно. Что ж, теперь его воспевают, он едва не герой (хотя всем известно, что главные раны ему нанесла Венера, а не Марс). Верно, мой троюродный дед тоже грешил. Верно, и он станет, чего доброго, героем. Но теперь-то мне это все равно. Хотя, конечно, не было ничего геройского в том «открытии простолюдина» (цитата: Алданов), что на пиру богов можно безнаказанно насиловать. Впрочем, так уж ли безнаказанно? Свирепствовал тиф. Она заразила его. «Красные» лишь довершили дело. Что касается семьи деда, то у нас принято было считать, что он был не по летам одарен и, к сожалению, отличался юношеским пылом. Главная же его беда была вовсе не в том, что он кого-то обидел:главное было как раз в том, кого.Ибо отец его, муж дочери пресловутой Глафиры (святой, если не врут), побратался, согласно легенде, с мужем ее сестры, моим прадедом, и, таким образом, надоевшая мне марабыла Орлику названой сестрой — как, впрочем, и бабка Глашка, и мать розовощекой писательницы… Словом, тут было от чего загрустить. Я отложил брошюрку и, вздохнув, попробовал читать «Эликсиры Сатаны»: изящный томик с комментариями К.-Г. Маасена (Mahsen): еще один подарок, который припас мне Люк. Но читал я недолго. Звонок был короткий, мы говорили минут пять. Потом я сразу поехал к Джею.

— Не знаю, — сказал он удивленно. — Я ей твоего номера не давал.

XXXVill