Страх и его слуга

Я со спины незаметно приблизился к иезуитам, поэтому не мог знать точно, кто из них что сказал, но это было неважно. Как я и предполагал, они сплетничали.

– Весь Белград уже знает…

– Еще немного, узнает и Вена.

– Это плохо. Если Его императорское величество узнает обо всем, что творится, оно может сменить там духовную власть, то есть нас.

– И передать приходы в Белграде францисканцам.

– А этого мы допустить не можем.

– Следовательно, нам нужно там все как-то успокоить.

– Как вы собираетесь это осуществить, граф?

– Я в родстве с семьей герцогини. Воспользуюсь всем своим влиянием и как граф, и как епископ.

Ага, значит, один из них это епископ граф Турн-и-Валсасина. У немецких аристократов иногда было по две фамилии, первая семейная, а вторая часто представляла собой название их владений. Где же эта Валсасина находится? Этого я не знал, но мне давно хотелось познакомиться с епископом-графом.

Я присоединился к трио духовных лиц:

– Для меня большая честь познакомиться с вами, епископ, граф Турн-и-Валсасина. Я – граф Отто фон Хаусбург.

Длинное лицо, на котором ясно проступало влияние испанских корней и баварской крови, искривилось чем-то, что при английском дворе называют улыбкой. В германских княжествах и южных королевствах это воспринималось как судорога. Я тоже скривил лицо приблизительно таким же образом. Граф епископ состроил гримасу еще раз, что, как я предполагаю, должно было выражать его удовольствие от нашего сходства. Я отвесил поклон и поцеловал его руку, щедро украшенную кольцами. Бриллиантов на ней было больше, чем ему лет, никак не меньше тридцати, принимая во внимание его молодость.

– Я как раз собираюсь в Белград, – сказал я, сам не знаю, почему, должно быть, меня толкнуло на это какое-то предчувствие.

– Дитя мое, – спросил епископ, – дитя мое, что за добрые дела призывают вас в Белград?

Опасный тип, ненормальный.

– Не добрые, епископ, не добрые, злые.

– Неужто, дитя мое?

– Венский двор весьма обеспокоен вестями о тамошних событиях.

– О-о! – только и сказал граф епископ. Он не был уверен в том, насколько я осведомлен, поэтому не хотел сказать ничего лишнего. Я еще раз поклонился и удалился мягкими шагами.

4

В тот день из-за неудобной постели я встала, не выспавшись. Утро было мрачным, черные тучи низко нависали над землей, неба словно и не было. Я вышла наружу, там меня ждали завтрак и барон Шмидлин. Он поклонился и спросил:

– Как вы спали, ваше высочество?

– Очень плохо, барон.

– Ах, я надеюсь, что наше дело здесь будет закончено в самое ближайшее время и мы отправимся в Белград уже в течение следующего часа.

– Будем надеяться, – ответила я, совершенно не веря тому, что говорю. Я вообще ни на что не надеялась.

Тут к нам присоединился граф Шметау:

– Видите, как здесь, в сельской местности, и холод холоднее, и тепло теплее, и вообще все выражено гораздо ярче, чем в городе. Город стирает различия.

– Я бы скорее сказала, что город стирает природу.

– Возможно, вы и правы, герцогиня, – улыбнулся он, – но вам следует иметь в виду, что люди из деревень стремятся в города, а не наоборот.

– А те, что из городов, куда идут они? – спросил барон доверчиво.

Шметау замер, словно увидел привидение, но спустя мгновение скроил ужасную гримасу и зажал пальцами нос, как будто почувствовав вонь.

– Из городов, барон, из городов ведет только один путь – в безумие.

– Утешительно, – сказал барон, показав себя глупцом, не нашедшим, что ответить.

– Значит, это вас утешает, да, барон? – продолжил атаку Шметау.

– Ну, не знаю… – замялся Шмидлин.

– Вы, барон, рождены для жизни на селе, среди природы. Не правда ли? Здесь все к вашим услугам, все, что вы так любите: пиво, женщины, обжорство… Да и ваша скромность родом из сельской местности.

Мне пришлось прервать Шметау:

– Какая скромность? Не понимаю, как может чья-то скромность быть связана с сельской местностью?

– О герцогиня! Скромность в новом языке нашей бесценной администрации означает не культуру и незаметность, а плату за незаметность и ненавязчивость. Ну и культуру тоже, если вам угодно. Скромность это взятка. Взятка, дорогая моя герцогиня. Взятка, которую сербы платят Шмидлину за то, что он ненавязчиво и культурно сообщает им обо всем, что происходит во дворце вашего мужа. То есть о вещах вовсе не ненавязчивых, а уж тем более не культурных, как всем нам известно, – сказал Шметау.

– Не могу поверить, – воскликнула я, хотя на самом деле сразу поверила.

– Глупости! – выкрикнул Шмидлин, и я отметила, что впервые слышу, как он повысил голос. – Глупости! Глупости! Я плачу сербам за то, что они нашептывают мне, что происходит во дворце митрополита. И вся моя «скромность», граф, отражена в бухгалтерских документах: когда, кому, сколько и за что. И вам это прекрасно известно. Но вам это не нравится. Вам гораздо больше нравится, чтобы все вокруг были такими же испорченными, каким был тот ваш…