Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Эту новость Рандольф обрушил на Памелу телеграммой, в которой велел ей заплатить его долг любым возможным способом. Он предложил ей посылать каждому из его новых кредиторов по 5 или 10 фунтов в месяц. «В общем, – заключал он, – предоставляю тебе решать, как это лучше сделать, только, пожалуйста, не говори моей матери и моему отцу»[928].

Памела к этому моменту уже была уверена, что она и в самом деле снова беременна. Ее ошеломило и испугало это послание. Как она выразилась, оно стало «переломной точкой». Если платить по 10 фунтов в месяц, понадобится дюжина лет лишь для того, чтобы рассчитаться с его долгом Фицвильяму. Общая сумма долга казалась немыслимой – и отчетливо высветила фундаментальный изъян их брака. «Я хочу сказать – я же тогда впервые в жизни осознала, что я совершенно одна и что будущее моего сына целиком зависит от меня самой, как и мое собственное. Что я больше никогда не смогу положиться на Рандольфа», – говорила она[929].

Она вспоминала, как подумала: «Какого черта, что же мне делать? Не могу же я пойти к Клемми и Уинстону».

Почти сразу же ей пришла в голову мысль о Бивербруке. «Мне он ужасно нравился, я им невероятно восхищалась», – отмечала она. Памела считала его своим близким другом и не раз проводила уик-энды в его загородном доме (Черкли) – вместе с маленьким Уинстоном. Он относился к ней так же – хотя знавшие Бивербрука понимали, что он видит в их отношениях ценность, которая простирается за пределы обычной дружбы. Для него Памела служила источником слухов из самых высокопоставленных кругов страны.

Она позвонила Бивербруку и, всхлипывая в трубку, спросила:

– Макс, можно мне к вам заехать?

Сев в свой «Ягуар», она отправилась в Лондон. Поскольку было утро, риска попасть под бомбежку почти не было. Она ехала по улицам, поблекшим от разрушений и пыли, но там и сям испещренным проблесками цвета – обоев, краски, ткани из обнажившихся интерьеров домов. Она встретилась с Бивербруком в новом помещении министерства авиационной промышленности, располагавшегося теперь в большом здании одной нефтяной компании на набережной Виктории.

Она поведала ему об игорных долгах мужа и вообще рассказала немало подробностей своей семейной жизни, предупредив, чтобы он ничего не передавал Клементине или Черчиллю (она знала, что Черчилль – ближайший друг Бивербрука). Разумеется, он согласился: секреты являлись его самым любимым активом.

Памела сразу же спросила, не подумает ли он о том, чтобы выдать ей годовую зарплату Рандольфа авансом. Ей казалось, что такую просьбу ему нетрудно будет исполнить: в конце концов, работа Рандольфа в бивербруковской Evening Standard скорее напоминала синекуру. А когда нависший кризис удастся предотвратить, она сможет перейти к более масштабному вопросу – как дальше быть со своим браком и надо ли вообще его сохранять.

Бивербрук поглядел на нее и изрек:

– Я не дам Рандольфу авансом ни единого пенса из его жалованья[930].

Ее это потрясло. «Помню, меня это совершенно ошеломило, – рассказывала она позже. – Мне никогда и в голову не приходило, что он откажется. Казалось, для него это сущий пустяк».

Но тут он снова удивил ее.

– Если вы хотите, чтобы я выписал вам чек на три тысячи, – проговорил он, – я это сделаю – для вас.

Он согласился дать ей денег, но подчеркнул, что это будет его подарок ей.

Памела насторожилась. «Максу непременно требовалось контролировать окружающих, будь то Брендан Бракен или даже сам Уинстон Черчилль, – отмечала она. – Ему обязательно надо было сидеть в водительском кресле. И я почуяла опасность». Уже бывали случаи, когда Рандольф предостерегал ее по поводу Бивербрука, заклиная ее никогда не позволять себе попасть под его власть. «Никогда, – настойчиво твердил Рандольф. – Ни за что не попадай под контроль Макса Бивербрука».

И вот сейчас, сидя в кабинете Бивербрука, она ответила:

– Макс, я не могу так поступить.

Но ей все равно требовалась его помощь. Она знала, что ей надо найти работу в Лондоне, чтобы начать выплачивать долги.

Тогда Бивербрук предложил компромисс. Она может перевезти сына (вместе с няней) в его загородный дом, а он проследит, чтобы там о них как следует заботились. В итоге она сумеет спокойно переехать в Лондон.

Она приняла этот вариант. Хитчинский дом она выгодно сдала детскому саду, которому пришлось эвакуироваться из Лондона (она установила еженедельную плату на два фунта больше той, которую платила сама). В Лондоне она сняла номер на верхнем этаже «Дорчестера», разделив его с Клариссой, племянницей Черчилля. «Не так шикарно и не так дорого, как могло бы показаться, – позже писала Кларисса, – поскольку в условиях постоянных воздушных налетов это был не самый популярный этаж»[931]. Вместе они платили шесть фунтов в неделю. Клариссе нравилась Памела, хоть она и отмечала, что у той «нет чувства юмора». Зато у Памелы имелся дар выжимать все возможное из всякой сложившейся ситуации. «Она отлично умела видеть выгодные шансы – и при этом обладала по-настоящему добрым сердцем», – писала Кларисса[932].