Страх и отвращение предвыборной гонки – 72

Джо не желал обсуждать его участие в съезде 1968-го. Что и понятно. На его месте я бы тоже не хотел об этом говорить. Я собрался было сменить тему, но он затолкал в рот горсть картофельных чипсов и пошел прочь.

Вечером того же дня, после коктейльной вечеринки, мы поехали в зал Студенческого союза колледжа Кин, где Макговерн обратился к большой и по-настоящему дружелюбной толпе почти в 3000 человек, едва вместившейся в зал, рассчитанный на 2000 зрителей. Уполномоченный кандидата хорошо сделал свою работу.

Основным вопросом сегодня была «амнистия», и, когда Макговерн заявил, что он выступает за нее, толпа ожила. В конце концов, впервые реальный кандидат в президенты высказался за амнистию — а этот вопрос уже становится бомбой замедленного действия почти с таким же разрывным потенциалом, как и вопрос совместной перевозки белых и черных ребят на школьных автобусах.

Оба они имеют длинные и запутанные корни, однако сегодня трудно представить себе в американской политике более острый и могущий иметь долгоиграющие последствия вопрос, чем амнистия. Речь идет не больше и не меньше как о предложении предоставить президентское помилование всем уклонистам и военным дезертирам на том основании, что сама история оправдала их. Ведь если война во Вьетнаме была с самого начала неправильной — а даже Никсон молчаливо признал это, — то трудно не согласиться с тем, что эти люди были правы, когда отказались сражаться там.

В споре об амнистии не так много места для политики. Она сводится к тому, чтобы официально признать, что американский военный истеблишмент — в связке с Белым домом и национальным бизнес-сообществом — был не прав.

Почти все, кроме Джо Олсопа, уже признали это в частном порядке… Но признать это публично — чрезвычайно болезненно. И особенно болезненно это будет для людей, которые получили своих сыновей в резиновых мешках, а также для тысяч молодых ветеранов, которым оторвало руки, ноги и яйца во имя того, что Белый дом и Эд Маски теперь признают «ошибкой».

Из-за этой «ошибки» погибли 60 000 американцев и несколько миллионов вьетнамцев. И только сейчас становится ясно, что список «мертвецов войны» будет также включать в себя сотни тысяч камбоджийцев, лаосцев и тайцев. Когда эта война войдет в учебники истории, ВВС США будут считаться самой эффективной бандой убийц в истории человечества.

Ричард Никсон категорически против всеобщей амнистии для мужчин, которые отказались сражаться на этой трагической войне. Маски соглашается, но говорит, что может передумать после того, как война закончится… А Линдси, как обычно, и за, и против этого.

Единственными кандидатами, выступающими в пользу амнистии, являются Макговерн и Тед Кеннеди. Я наблюдал, как Макговерн говорил на эту тему, когда ее подняли в переполненной студенческой аудитории в колледже Кин. Он высказывался очень остро, уверенно и, когда надо было ответить на вопрос прямо, взял быка за рога, заявив: «Да, я выступаю за нее…»

Эти слова вызвали взрыв аплодисментов. Это было очень сильное заявление, и студенты жадно набросились на него.

Затем, несколько мгновений спустя, кто-то закинул рыболовный крючок, спросив Макговерна, поддержит ли он Маски, если Большой Эд получит одобрение в Майами.

Макговерн сделал паузу, секунду или около того беспокойно поерзал за кафедрой, а потом сказал: «Да, я склоняюсь к этой позиции». Я стоял у него за спиной на сцене, глядя на толпу сквозь щель в бархатном занавесе, и фиксировал реакцию аудитории красными чернилами в моей записной книжке…

«Без радости, смущенное молчание, настроение у присутствующих, похоже, упало…»

Но это были только мои записи. Возможно, я ошибался, однако даже с учетом некоторой моей предвзятости кажется вполне логичным предположить, что аудитория избирателей, собирающихся голосовать впервые в жизни, может быть по меньшей мере на мгновение озадачена демократическим кандидатом, который на одном дыхании говорит, что его оппонент в корне неправ по очень важному вопросу, а затем на следующем вдохе заявляет, что планирует поддержать этого человека, если тот будет выдвинут партией на пост президента.

Сомневаюсь, что я был единственным человеком в зале в тот момент, кто подумал: «Вот дерьмо… Если ты собираешься поддержать его в июле, то почему бы не сделать это прямо сейчас и не покончить с этим?»

Спустя несколько мгновений выступление закончилось, и я очутился на тротуаре, фотографируясь с Рэем Морганом, ветераном-политологом из Kansas City Star. Он собирался ехать с Макговерном в аэропорт, чтобы лететь в Вашингтон, и убеждал меня присоединиться к нему.

Но я не видел в этом необходимости. Я чувствовал потребность немного подумать, мчась по узкому, обледенелому хайвэю обратно в Манчестер, гоня свой «ягуар» настолько быстро, насколько можно, чтобы не слететь с дороги, — и в результате у меня было время поразмышлять и задаться вопросом, почему я так подавлен.