Страх. История политической идеи

Такова теория. А вот практика далеко не совпадает с ней. Гражданское общество даже при самых либеральных режимах часто представляет собой дополнение к государственному аппарату насилия, а то и самостоятельный репрессивный механизм⁵⁴, особенно в условиях либеральной демократии, где влияние государства ограничено, у элит имеются все соблазны использования гражданского общества для внедрения страха. Едва ли это можно назвать непреложным правилом, но мы вправе предположить: чем правительство либеральнее, тем более привлекательным представляется поставить гражданское общество на службу страху. В период «красной лихорадки» 1919–1920 годов правительство США приговорило около 10 тыс. американцев к заключению в тюрьме или в лагерях для интернированных, а около 600 человек — к депортации⁵⁵. С другой стороны, в годы маккартизма в результате наложенных либералами ограничений на полномочия государства за решеткой оказались не более 200 человек и только считанные единицы были депортированы. И тем не менее маккартизм просуществовал дольше, оказал воздействие на большее число граждан, нанесенный им ущерб был более стойким. В течение долгого времени он оказывал существенное влияние на американскую политику. Почему так произошло? Свою роль сыграли многие факторы, не в последнюю очередь — атмосфера холодной войны, но одним из них была большая степень вовлеченности гражданского общества, в особенности трудовых коллективов. Хотя правительство лишь в немногих случаях прямо применяло к гражданам меры наказания, во всей Америке каждый пятый (а то и третий) работающий человек на своем рабочем месте подвергался проверке на лояльность⁵⁶.

Едва ли загадкой является то, как гражданское общество становится заменой механизмов государственного насилия или дополнением к ним. Гражданское общество в целом, равно как и Билль о правах, не подвержены ограничениям. Поэтому те шаги, которые не вправе предпринимать государство, могут предпринять частные лица, принадлежащие к гражданскому обществу. Широкую известность получило следующее заявление судьи Джексона: «Ни одно должностное лицо какого бы то ни было ранга не полномочно предписывать, что является верным в вопросах политики, национальных отношений, религии и других предметов, имеющих отношение к личным убеждениям, или принуждать граждан к устным заявлениям или действиям в данных сферах»⁵⁷. Но какая из звезд нашего конституционного созвездия не позволяет таким газетам, как «Нью-Йорк таймс», выставить ортодоксальность взглядов условием для приема на работу, что имело место в годы маккартизма? Какая статья Конституции не позволяет издателю потребовать от поэта Лэнгстона Хьюза изъять из текста его произведения «Знаменитые негры-музыканты» все упоминания о певце Поле Робсоне, принадлежавшем к Коммунистической партии, или не дать издательству «Литтл энд Браун» права издавать бестселлеры Говарда Фаста, писателя коммунистической направленности?⁵⁸ Поправка VI к Конституции гарантирует, что «каждому обвиняемому по какому-либо уголовному делу предоставляется помощь адвоката для защиты». Но какая буква Конституции запретила бы прокурору Эйбу Фортасу, который позднее работал в Верховном суде, отказаться от защиты интересов члена Коммунистической партии в годы маккартизма? Вот его собственные слова: «Мы решили, что не можем позволить себе представлять интересы кого бы то ни было, кто когда-то был коммунистом»⁵⁹. Поправка V предполагает, что государство не вправе заставлять кого-либо свидетельствовать против себя, но она не запрещает частному предпринимателю уволить сотрудника, представшего перед слушаниями комитета Конгресса⁶⁰. Если наша Конституция охраняет нас от вторжения государства в нашу жизнь, как может она хотя бы допускать, чтобы оно регулировало частные решения, принимаемые внутри гражданского общества? То, что дает либеральное государство, гражданское общество отнимает.