Страхи мудреца. Книга 2

Если я скажу, что она отвесила мне пощечину, у вас сложится неверное представление. Это была не театральная оплеуха, из тех, какие можно видеть на сцене. И не обиженный хлесткий шлепок, который придворная дама отвешивает гладкой щечке слишком близко знакомого аристократа. И даже не куда более увесистая, отработанная пощечина, какой служанка в трактире обороняется от приставаний назойливого пьянчуги.

Нет. Это вообще была не пощечина. Пощечину дают пальцами или ладошкой. Это больно, обидно или неожиданно. Вашет ударила меня раскрытой ладонью, однако она вложила в удар всю силу своей руки. Руки, плеча и сложного механизма вращающегося корпуса, бедер, сильных ног, крепко упирающихся в землю, и самой земли под ногами. Как будто весь мир разом ударил меня этой ладонью, и если я не остался калекой, то лишь потому, что Вашет даже в ярости полностью сохраняла контроль над собой.

Поскольку Вашет сохраняла контроль над собой, она не своротила мне челюсть, и я не потерял сознание. Но зубы у меня клацнули, и в ушах зазвенело. Глаза у меня закатились, коленки подогнулись. Я бы упал, если бы Вашет не ухватила меня за плечо.

— Ты что думаешь, я обучаю тебя тайнам меча, чтобы ты мог потом ими пользоваться? — осведомилась она. Я смутно сознавал, что она кричит. Я впервые в жизни слышал, чтобы кто-то из адемов повысил голос. — Ты думаешь, мы тут ради этого занимаемся?

Я, ошеломленный, болтался у нее в руке. Она ударила меня снова. На этот раз удар пришелся больше по носу. Боль была невероятная, как будто мне вогнали кусок льда прямо в мозг. От этой боли головокружение прошло начисто, так что, когда она ударила меня в третий раз, я был в полном сознании.

Вашет немного придержала меня, пока мир вокруг кружился, потом отпустила. Я сделал один неверный шаг и рухнул наземь, как марионетка с обрезанными веревочками. Я был в сознании, но совершенно оглушен.

Мне потребовалось немало времени, чтобы собраться. Когда я наконец набрался сил, чтобы сесть, тело казалось вялым и непослушным, как будто меня разобрали на части и соединили вновь как попало.

К тому времени, как я наконец достаточно пришел в себя, чтобы оглядеться, я был один.

ГЛАВА 120 ЛЮБЕЗНОСТЬ

Два часа спустя я сидел один в столовой. Голова болела, пол-лица опухло и горело огнем. В какой-то момент я прикусил язык, так что есть было больно и все имело привкус крови. Настроение у меня было именно такое, как вы можете себе вообразить, только хуже.

Когда на скамью напротив уселся кто-то в красном, мне было страшно поднять глаза. Плохо, если это Карсерет. Но если это Вашет, было бы куда хуже. Я нарочно дождался, пока столовая почти опустела, прежде чем прийти обедать, — надеялся разминуться с ними обеими.

Однако, подняв глаза, я увидел, что это Пенте, свирепая молодая женщина, которая одолела саму Шехин.

— Привет! — сказала она по-атурански с легким акцентом.

Я ответил жестом — вежливое формальное приветствие. Учитывая, какой неудачный выдался день, я счел, что лучше вести себя как можно осторожнее. Из высказываний Вашет я сделал вывод, что Пенте — довольно высокопоставленная особа, одна из уважаемых членов школы.

При этом она была довольно молода. Быть может, она так выглядела благодаря хрупкой фигурке и личику сердечком, но на вид ей было ненамного больше двадцати.

— Можно, мы будем говорить на твоем языке? — спросила она по-атурански. — Окажи мне любезность. Мне нужно поупражняться.

— С удовольствием, — ответил я по-атурански. — Ты очень хорошо говоришь. Мне даже завидно. Когда я говорю по-адемски, я чувствую себя неуклюжим медведем в тяжелых сапожищах.

Пенте застенчиво улыбнулась, потом прикрыла рот ладошкой и слегка покраснела.

— Это правильно, улыбаться?

— И правильно, и вежливо. Такая улыбка означает небольшое веселье. Она тут как раз кстати, потому что моя шутка была не слишком удачной.

Пенте убрала руку от лица и снова застенчиво улыбнулась. Она была прелестна, как первоцвет. У меня полегчало на сердце от ее вида.

— В других обстоятельствах, — сказал я, — я бы улыбнулся в ответ. Но, боюсь, здесь окружающие сочтут это невежливым.

— О, пожалуйста! — сказала она и сделала несколько жестов, достаточно широких, чтобы их видели все. Дерзкое предложение. Заискивание. Дружеское приветствие. — Надо же мне практиковаться.

Я улыбнулся, хотя далеко не так широко, как обычно. Отчасти из осторожности, отчасти потому, что лицо болело.

— Я испытываю тревожность по поводу своей улыбки.

Она сделала было жест, но остановилась. Выражение ее лица переменилось, глаза слегка сузились, как будто она рассердилась.

— Это? — спросил я, жестом выразив «легкую озабоченность».

Она кивнула.

— А как это показывают лицом?

— Вот так, — я слегка сдвинул брови. — Или, поскольку ты женщина, можно еще так, — я слегка надул губы. — Я, поскольку я мужчина, сделал бы вот так, — я поджал губы.

Пенте растерянно смотрела на меня. Ошеломлена.

— А что, у мужчин и женщин это различается? — спросила она, и в ее тоне послышалось недоверие.