Страхи мудреца. Книга 2

И я пустился не спеша обходить Хаэрт. Побывал у сестер-близнецов, у разговорчивого кузнеца, у портного, у которого я покупал одежду. Я дружески болтал, тянул время, задавал вопросы, делая вид, будто я совсем не похож на человека, которого несколько часов назад избили до потери сознания.

Времени на подготовку ушло немало. Я пропустил ужин, и небо уже темнело к тому времени, как я вернулся в школу. Я отправился прямиком в свою комнату и закрыл за собой дверь.

Я выложил на кровать содержимое своих карманов — частично купленное, частично украденное. Две хороших, мягких восковых свечи. Длинный осколок ломкой стали от плохо выкованного меча. Моток кроваво-красной нити. Закупоренная бутылочка воды из бань.

Я крепко стиснул бутылочку в кулаке. Многие даже не догадываются, сколько тепла способна вобрать в себя вода. Именно поэтому она так долго не закипает. Несмотря на то что до обжигающе-горячего бассейна, откуда я ее набрал, было не меньше километра, бутылочка, которую я держал в руке, была лучшим подспорьем для симпатиста, чем раскаленный уголь. В этой воде был огонь.

Я не без сожаления подумал о Пенте. Потом взял свечку и принялся вертеть ее в руках, разогревая теплом своего тела, разминая воск и начиная лепить из него куклу.

Я сидел у себя в комнате, думал черные думы, на небе угасал последний свет. Я окинул взглядом приготовленные мною инструменты и нутром осознал, что иногда положение становится таким запутанным, что словами уже ничего не исправишь. Какой еще выход у меня оставался теперь, когда слова мне не помогли?

И что у нас вообще остается, когда словами не поможешь?

ГЛАВА 121 КОГДА СЛОВАМИ НЕ ПОМОЖЕШЬ

Когда я подходил к дому Вашет, была уже глубокая ночь, однако в окне мерцала свеча. Я не сомневался, что с нее станется убить или искалечить меня ради блага всего Адемре, однако Вашет ни за что не поступила бы опрометчиво. Она должна была сначала как следует поразмыслить.

Я с пустыми руками тихонько постучался в дверь. Она открыла почти сразу. Она по-прежнему была в своей красной наемничьей одежде, однако сняла большую часть шелковых лент, которые притягивали ее к телу. Глаза у нее были усталые.

Увидев на пороге меня, она стиснула губы, и я понял, что, если сказать хоть слово, она откажется слушать. Поэтому я сделал жест «мольба» и отступил назад, в темноту, куда не попадал свет свечи. К тому времени я уже достаточно хорошо ее знал, чтобы быть уверенным, что ей станет любопытно. Когда я отступил назад, глаза у нее подозрительно сузились, однако, поколебавшись немного, она последовала за мной. Меча она не взяла.

Ночь была ясная, и серпик луны освещал нам путь. Я направился в горы, прочь от школы, от разбросанных по склонам домов и лавок Хаэрта.

Мы прошли километра полтора, пока не пришли в место, которое я выбрал. Небольшая рощица и нагромождение скал заглушат любой шум, который мог бы донестись до спящего города.

Сквозь деревья падал косой лунный свет, отбрасывая черные тени на маленькую полянку среди камней. Там стояли две маленькие деревянные скамейки. Я осторожно взял Вашет за руку и заставил ее сесть.

Медленно двигаясь, я потянулся в глубокую тень с подветренной стороны от ближайшего дерева и достал свой шаэд. Я аккуратно развесил его на низко склонившейся ветке, так что он оказался между нами, как черная занавеска.

Потом сел на другую скамейку, наклонился и принялся расстегивать пряжки на футляре своей лютни. Каждый раз, как одна из них расстегивалась, лютня внутри отзывалась знакомым музыкальным гулом, словно ей не терпелось вырваться на волю.

Я достал ее и негромко заиграл.

Я запихнул в отверстие в корпусе кусок ткани, чтобы приглушить звук, иначе бы он разносился эхом над скалистыми горами. И обмотал струны красными нитками. Отчасти затем, чтобы они звучали не так звонко, отчасти в безумной надежде, что это принесет мне удачу.

Начал я с песни «В деревенской кузнице». Петь не стал, опасаясь, что Вашет оскорбится, если я зайду настолько далеко. Но эта песня и без слов звучит как рыдания. Эта музыка говорит об опустевшем доме, о холодной постели, о потерянной любви.

Потом я, не останавливаясь, заиграл «Верную Виолетту», потом «Ветер в сторону дома». Последнюю песню особенно любила моя мать, и когда я ее заиграл, то подумал о ней и заплакал.

Потом я сыграл песню, которая живет в самом центре меня. Ту музыку без слов, что бродит в тайных глубинах моего сердца. Я играл медленно и тщательно, звуки глухо лились в темную тишину ночи. Мне хотелось бы сказать, что это песня радостная, нежная и солнечная, но это не так.

И, наконец, я умолк. Кончики пальцев у меня ныли и горели. Я уже целый месяц не играл толком, и профессиональные мозоли у меня сошли.

Подняв голову, я увидел, что Вашет отдернула мой шаэд и смотрит на меня. Луна висела у нее за спиной, и ее лица я не видел.

— Вот почему у меня не ножи вместо рук, Вашет, — тихо сказал я. — В этом — моя суть.

ГЛАВА 122 ПРОЩАНИЕ