Страхи (сентябрь 2008)

Закричала девушка, выскочила как-то из круга, бежит - опять заблудилась, изранилась вся, вышла к обрыву. А там, на краю, стоит прекрасный юноша. Одет как горожанин. Она к нему. За защитой. Он ее спрашивает: «Что ты такая испуганная, милая девушка?» Она все и рассказала ему, плача, как ей демоны в степи встретились. И как потом вдруг провели по лицу ладонью, а оно у них - как яйцо стало.

«Вот так?» - спрашивает. И улыбается. И ладонью по лицу проводит.

А оно у него - голое, как яйцо.

Самое страшное в городе - не то, что тебя собьет машина, тебя прирежут в подъезде, или ты задохнешься в метро, или взорвут твой дом. Надо быть очень крепким на голову человеком и слушать в детстве только сказки про Чебурашку, чтобы бояться именно этого.

Самое страшное в городе - это то, что у него есть второе дно. И это дно - внимательно к тебе и одновременно безразлично. Внимательно - потому что потаенно за тобой наблюдает. Безразлично - потому что именно ты ему не нужен. Оно не знает твоего имени, ему нет дело до того, какие сказки тебе рассказывали в детстве и кто ждет тебя сейчас, поскуливая у входной двери, дома. Ему чихать на твои родинки, и оно точно не собирается узнавать, хочешь ты или не хочешь умирать, быть качалкой для шестерых подростков или гнить в виде раба на цепи в чьей-нибудь ванной (была такая детская страшилка).

- Потаенные люди… Страшно именно этого. Я боюсь «припрятанных людей», - говорит один мой знакомый.

Я его понимаю.

До сих пор я хочу найти один фильм, который видел однажды, испанского режисера. Про центральный вокзал. То ли мать у мальчика умерла, то ли потерялся он, но стоит на шумном вокзале, а люди мимо него снуют, табло с расписанием, как домино, щелкает, пассажиры бегут с чемоданами, и никто его не видит… Но возле одной стены пристально наблюдает за ним старуха-чистильщица. Обувь она тут на вокзале чистит. Работа у нее такая. А в свободное от работы время любит бабушка телевизор смотреть. Тоже вполне безобидное занятие, кто же спорит. Да вот только денег на телевизор - нет. И она решает ребенка продать. Чего сироте без толку пропадать. И она его продает.

- Что-что вы говорите, Ваня, про «припрятанных людей»?

- Я говорю, что боюсь их. Что их там, на дне Города, целая сеть, и что они все как-то повязаны вместе. Невидимой обычному человеку ниткой. И поэтому всегда могут найти общий язык. Вот вы бы могли продать чужого ребенка? Чисто технически?

- Да я и собаку свою, умом обделенную, и ту продать не могу.

- А вот они могут. То есть ЗНАЮТ, куда пойти. Не пойдешь же просто так к первому встречному: «Хотите купить ребенка? В публичный дом или на органы?» Нет, не пойдешь. А они идут. Потому что идут к конкретному человеку. И даже не спрашивают «хотите». Знают, что хотят. А потом вы за этим человеком, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ, стоите в кассу или за слойками. Вы какие слойки любите?

- Я - с лимоном.

- Ну вот, стоите вы за своей слойкой с лимоном, коль уж так их любите, и вдруг вам становится плохо. Совсем плохо. Без дураков. Вы оседаете, как куль или мешок с дерьмом. А он говорит: «Я провожу». И ведет вас под ручку. Куда?

Я (с надеждой):

- Продавать в публичный дом?

Ваня (с сомнением, поглядев на меня):

- Ну… может быть…

Интеллигентный какой Ваня попался.

Как бы его отблагодарить?

Даже не знаю.

II. Первое отступление. Федор Сологуб