Страхи (сентябрь 2008)

Весь день Надя ничего не ела, и она сразу же почувствовала, как вино сильно дало в голову.

- Мне думается, у калабрийцев куда больше оснований жаловаться, чем у тебя. У них нет возможности сравнивать свою еду не только с вьетнамской, но даже с миланской.

- Им нет нужды сравнивать свою еду с миланской, потому что их собственная еда почти ничем не хуже.

- Ты, сидя в Москве, это знаешь. Калабрийцы - нет. Тебе не нравится московская еда после вьетнамской. Но гораздо хуже, когда жизнь - говно при хорошей еде.

- А в какой-нибудь верхневолжской или южносибирской Калабрии жизнь, конечно же, мед.

- Не мед. Но ты можешь, по крайней мере, уехать в Москву, если тебе плохо живется в Южной Сибири.

- А калабриец может отправиться в Милан или Нью-Йорк.

- Нет, не может. Его не ждут в Милане. Там для него нет мест. И Нью-Йорк… Когда ты последний раз был в Нью-Йорке? Это уже больше не всемирный приют. Сегодня калабриец отправится скорее в Москву искать счастья, чем в Милан или Нью-Йорк.

- Боже, бедная Надя. До чего ты договорилась. Москва ждет не дождется твоего калабрийца.

- Его никто не ждет. Но для него здесь найдется пространство. Как нашлось для тебя, Митя, и для меня. Стать москвичом, значит стать частью мира. Мы тут в «Солянке» можем сравнивать Вьетнам и Калабрию. Ты же любишь Нью-Йорк? Почему же ты не признаешь, что в Москве сейчас больше свободы и возможностей, чем в самом Нью-Йорке?

Все смотрели на Надю, включая официантку, прижавшую к бедру поднос с остывшим ризотто.

Россия, вперед!

Олег лежал на диване и, как положено человеку, переживающему тяжелое похмелье, пытался в деталях восстановить картину вчерашнего вечера. Ну и ночи. За вечером еще ведь случилась ночь. Олег напивался редко, и когда это происходило, он презирал себя.

На этот раз у Олега были некоторые основания не только презирать себя, но и, возможно, даже удавиться от стыда. Ведь в эту ночь он совершил то, чего никогда прежде не делал, чего он, прямо скажем, всю жизнь избегал: обнимался с незнакомыми людьми, плясал на крыше автомобиля, искупался в фонтане, совершил короткое любовное упражнение с первой встречной, а также самое важное и немыслимое для него в этом списке - кричал: «Оле-оле-оле-оле, Росс-ия-впе-ред!». Прежде Олег использовал эту речевку исключительно в ироническом контексте, когда пересказывал сцены с участием чуждого ему человеческого класса.

Однако удивительным образом стыд теперь совсем не душил Олега. Стыд совершенно отступал перед изумлением. Олег вспоминал не только вчерашний вечер, он расследовал свою жизнь. И чем дальше, тем смешнее ему становилось. Будто он не свою жизнь вспоминает, а читает пародию на русский роман воспитания. Олег хихикал, хотя его и слегка тошнило.

Событием, заставившим Олега кричать невозможные слова и совершать немыслимые действия, была победа сборной России по футболу над Голландией в четвертьфинале чемпионата Европы.

Не то было смешно, что Олег не верил, что такое может когда-нибудь случиться. А то, сколько сил он потратил, чтобы внушить это неверие окружающим.

Убежденность, вмещавшаяся у большинства в одну фразу - «А, наши все равно никогда ничего в футбол не выиграют» - долгое время была призванием и в некотором смысле искусством Олега. Он много лет служил спортивным критиком. И не без основания считал себя первым спортивным критиком. Хотя бы в том смысле, что его заметки о футбольных матчах меньше всего были отчетами о том, кто, когда и какой ногой забил гол. Олег называл свои статьи «рецензиями», в которых обнаруживалось демонстративное равнодушие к результату матча. Он мог запросто обругать победившую команду и возвысить до небес проигравшую.

Его коронным приемом было - не лишенное литературной ловкости высмеивание и унижение российского футбола, вызывавшее приступы ярости тысяч и громкие аплодисменты нескольких десятков его персональных почитателей. Олег подробно разработал теорию о товарном бытовании современного футбола и утверждал, что болеть за российские команды - это так же противоестественно, как ездить на «Жигулях», имея возможность купить «Мерседес». Он называл постыдной провинциальной слабостью желание болеть за парней из своего двора в эпоху, когда футболом правят транснациональные корпорации, вроде «Реала», «Манчестер Юнайтед» и «Милана».

Несколько лет назад Олег оставил профессию спортивного критика, посчитав свою миссию выполненной.

И тут же русский футбол, словно освободившись от попечения своего самого строгого критика, пошел в гору. Если победа ЦСКА в Кубке УЕФА трехлетней давности выглядела чистой случайностью, то разгром «Баварии» «Зенитом» он встретил бурными возгласами у телевизора. Ну а уже после победы над Голландией полез в фонтан.

Многое, очень многое впечатляло Олега в этих победах, но он понимал, что этим купанием и братанием с народом он обязан не только Хиддинку и Аршавину. Что-то подготавливало это безумие. И Олег вдруг догадался - что.