Страхи царя Соломона

Делать было нечего. Мы оставили на коммутаторе брата Массела, который не хотел быть свидетелем этой авантюры, а потом все набились в такси, даже Жинетт, — без женщины дело обойтись не могло. Я вел машину, толстая Жинетт с Тонго на коленях сидела рядом, а Соломон сидел сзади, между Чаком и Йоко. Я видел выражение его лица в зеркале заднего вида и нашел только одно слово в словаре, которое могло бы его передать, — непреклонный. Непреклонный-когда нельзя смягчить чье-то бешенство, злопамятство, насилие. См.: жестокий, безжалостный, несгибаемый, а также: ярый, яростный. Мы все сгруппировались вокруг него, как охранники. Никогда еще человека в таком состоянии не везли к проституткам. Для меня это было еще ужаснее, чем для остальных, потому что я любил месье Соломона больше, чем все, кто сидел в такси. Я понимал, что он пережил, проснувшись сегодня утром, в день своего восьмидесятипятилетия, поскольку именно это испытываю я сам, просыпаясь каждое утро. Первое, что он должен был бы сделать, просыпаясь, это пойти пописать, потому что в его возрасте есть немало людей, которые уже не могут писать из-за простаты, но он писал еще как царь, и это его всякий раз успокаивало. Мы все молчали, нам нечего было ему предложить. Что мы могли ему сказать? Что он еще очень хорошо мочится? Что многие не дожили до его возраста? В его пользу аргументов не было. Нельзя было даже обвинить нацистов или методы пыток полиции в Аргентине, это совсем другая история. Под уважительными демократическими предлогами царю Соломону наносили непростительный удар, с ним обращались как с первым попавшимся смертным. Аргументы, которые он недавно представил, были настолько убедительны, что ответа на них не было. В течение четырех лет он прятался в подвале, он блестяще избежал нацистского истребления и французской полиции, к которой можно применить то же определение, неужели он все это проделал только для того, чтобы умереть, как мудак, от какой-то естественной смерти!

— …Склонить пожилых людей занять новую, активную позицию на новом этапе их существования! — вдруг заорал месье Соломон, и только когда он добавил, потрясая кулаком: — О бешенство, о отчаяние, о ненавистная старость! — я начал остерегаться и подумал, не шутит ли он, не кончится ли все это гомерическим хохотом.

— Месье Соломон, нашли гроб Чарли Чаплина, который украли, и он в нем сохранился нетронутым, это хорошая новость, справедливость торжествует.

— Месье Соломон, — сказал Чак, — вы ведь любите музыку, вы должны полететь в Нью-Йорк, Горовиц дает там свой последний концерт.

— Кто вам сказал, что это последний? — рявкнул в ответ месье Соломон. — Это он так решил? Кто вам сказал, что через двадцать лет Горовица не будет? Почему он должен умереть раньше? Потому что он еврей? Хватают всегда одних и тех же, так, что ли?

Впервые я видел Чака в полной растерянности, он был просто ошеломлен. Я ехал очень медленно, я надеялся, что месье Соломону вдруг откажет память, как часто бывает у глубоких стариков, и он забудет о своем злосчастном намерении, но мы уже добрались до улицы Сен-Дени, и я услышал, как месье Соломон опять завопил. Он высунулся в окно и приценивался. Взгляд его привлекла крупная блондинка в мини-юбке и кожаных сапогах, которая стояла, вызывающе прислонившись к стене. Рядом стояли еще пять-шесть проституток, которые точно так же прислонялись, и я не знаю, почему месье Соломон выбрал именно эту. Я проехал немного дальше, но он стукнул меня своей тростью по плечу, и я затормозил.

— Выпустите меня!

— Месье Соломон, вы не хотите, чтобы мы с ней сперва поговорили? — предложил Йоко.

— И что вы намерены ей сказать? — рявкнул месье Соломон. — Что несовершеннолетним это запрещается? Идите знаете куда! Я брючный король и в советах не нуждаюсь! Ждите меня здесь.

Мы все выскочили из машины и помогли ему выйти.

— Месье Соломон, — умолял я его, — ведь бывает гонорея…

Он не слушал. Он принял активную позицию, как было сказано в газете «Монд», шляпа была слегка сдвинута набок, взгляд оживленный, полный решимости, а в руках он держал перчатки, а трость слегка приподнял. Мы все за ним наблюдали. У белокурой шлюхи хорошо сработала женская интуиция, она ему широко улыбнулась. Месье Соломон тоже улыбнулся.

Жинетт заплакала:

— Мы его живым уже не увидим.

Это было ужасно — среди белого дня, на виду у всех, такой величественный человек. У меня от этого сердце разрывалось, но правды ради я вынужден сказать, что у царя Соломона была весьма двусмысленная, можно даже сказать, скабрезная улыбочка. Он был здесь, на уровне земли, а вовсе не на своих легендарных высотах, откуда он с таким снисхождением взирал на наши ничтожные делишки. Шлюха взяла царя Соломона под руку, и они направились к двери гостиницы. Йоко с уважением снял кепку, Тонг стал бледно-желтым, у Чака ходуном заходил кадык, толстая Жинетт рыдала. Ужасно было смотреть на то, как царь Соломон на глазах падал со своих высот в грязь.

Мы ждали. Сперва стоя на тротуаре, потом, когда его отсутствие стало затягиваться, — в такси. Жинетт была вся в слезах.