Страхослов

Tableau vivante[86] вернулись, но вместо отравителей, удушителей и палачей они были одеты как политики, судьи, полицейские, священники и редакторы газет. Их руки были багровыми от крови.

На этот раз экскурсовод не стал называть, кого представляют «восковые статуи», но Кэйт узнала многих. Министр Эжен Мортен[87], сохранивший свой пост после множества коррупционных скандалов и содержавший с десяток любовниц за счет налогоплательщиков… Дознаватель Шарль Прадье[88], предлагавший ссылать на каторгу на остров Дьявола всех журналистов, которые доказывали невиновность Дрейфуса и вину Эстерхази… Генерал Ассолант[89], отозванный из Алжира после случаев полицейского произвола и поставленный во главе парижского гарнизона для поддержки общественного порядка… Отец Керн[90], исповедник членов правительства и видных общественных деятелей, по слухам – самый развратный человек Франции, хотя на публике он всегда держался скромно… И Жорж Дю Руа, редактор газет «Ла Ви Франсез», «Л’Анти-Жюиф» и детской газеты «Аризона Жим».

Гиньоль торжественно прошествовал перед рядом восковых чудовищ, награждая каждого букетом цветов и лентой – он включил этих уважаемых людей в Légion d’Horreur, Легион Ужаса!

Кэйт не ожидала увидеть здесь политическую пропаганду, но это, безусловно, была именно она. И как только Гиньолю такое сошло с рук? Редакции газет сжигали дотла, а журналистов подвергали мучениям, достойным «Системы доктора Смоля и профессора Перро», за меньшее. Как для заведения, готового нажить себе много могущественных врагов, Театр Ужасов удивительным образом никто не преследовал.

Даже до критики сильных мира сего, способных закрыть это заведение, в ходе представления Гиньоль, похоже, умудрился оскорбить всех: католиков (особенно иезуитов); протестантов (особенно масонов); евреев (что неудивительно); атеистов и вольнодумцев; консерваторов; центристов; радикалов; любого, в чьих жилах была примесь нефранцузской крови; любого, в чьих жилах французской крови не было вовсе; врачей; полицию; суды; преступников; каннибалов; военных; колониалистов и антиколониалистов; хромых и немощных; циркачей; любителей животных; людей, переживших Парижскую коммуну; друзей и родственников тех, кто не пережил Парижскую коммуну; женщин всех сословий; театральных критиков; криворуких; тупоголовых; добросердечных.

В городе, где поэтические чтения или симфонический концерт могли вызвать народный бунт, этот театр воспринимали с огромным терпением, и Кэйт подозревала, что кто-то его защищает. Неужели Театр Ужасов приносил столь большую прибыль, что его руководство могло себе позволить подкупить всех? Включая парижскую толпу, которую, как известно, очень легко спровоцировать и совсем нелегко задобрить.

На прощание Гиньоль спел песню, припев которой цензурными словами можно было передать как «если эти тени оскорбили вас, то не пошли бы вы…».

Занавес. Овации.

– Мне конец не понравился, папочка, – сказал один из пухлых малышей. – У меня голова заболела от таких мыслей.

Толстый папаша с любовью погладил мальчонку по голове.

– Ничего, сейчас все пройдет.

Гиньоль выглянул из-за занавеса и вышел поклониться напоследок.

Пару минут проказ и прощальных слов спустя он удалился и включился свет.

Представление заканчивалось в одиннадцать часов. Кэйт, наклонив голову, двинулась к sortie[91].

Чтобы выйти из театра, ей пришлось пробираться сквозь толпу работников театра в масках Гиньоля. Они продавали сувениры: пивные кружки с изображением Гиньоля; пиалы с аутентичной кровью Théâtre des Horreurs; открытки с актерами в запечатанных конвертах, чтобы зрители не знали, какую открытку покупают (сколько открыток с Крошкой Цахесом приходилось купить коллекционеру, чтобы раздобыть редкую открытку с полуголой Бермой?); крошечные пищики, очевидно, созданные для того, чтобы довести родителей до массового убийства детей, которому можно будет посвятить новый номер; значки с лицом Гиньоля или окровавленными вырванными глазами.

Поддавшись искушению, она купила роскошно иллюстрированную брошюру с фотографиями номеров и диаграммами, показывавшими, как создавались сценические эффекты, а также краткие contes crueles[92] для тех, кто не понял сюжет. Эта брошюра может пригодиться ей в расследовании. Кэйт была убеждена, что существует какая-то связь между преступлениями на улице и преступлениями на сцене. Словно реальные ужасы подтверждали главную мысль «Баллады о Бертране Кайе». Впрочем, жертвам, безусловно, было все равно, убивали ли их для того, чтобы донести до публики некую философскую мысль, или же просто так.