Страхослов

Значит, вот он какой, молодой дядя Хьюберт. Стемнело, а я ничего не ел с тех пор, как перехватил сэндвич за ланчем. Этим, возможно, объяснялось головокружение и тот загадочный ужас, что я испытал при виде фотографии. Дядя Хьюберт, которого знал я, был развалиной: редкие седые волосы, беспорядочно торчащие из покрытого струпьями и старческими пятнами черепа; у носа пролегли глубокие морщины, щеки обвисли; уголки рта опущены в вечно недовольной гримасе. Лишь одинаковое выражение глаз – диких, ярких, василькового цвета – выдавало сходство с этим молодым богом на фотографии. Что же случилось? От этих мыслей меня пробрала дрожь, хотя, должен признать, в комнате внезапно стало гораздо холоднее.

Я посмотрел на часы. Было почти одиннадцать. Я решил сложить все бумаги в ящик, не просматривая их дальше. Так я и сделал, но мое внимание привлекло кое-что еще. Это было письмо на дорогом бланке, напечатанное на машинке. Наверху было указано название известной фирмы-производителя пленки и фотоинвентаря. Датировано письмо было шестым мая 1973 года.

Дорогой мистер Вилье!

Огромное спасибо за то, что позволили изучить Ваше великолепное устройство. Я возвращаю Вам прототип и образцы Вашей работы. Хотя устройство и вызвало немалый интерес, с сожалением сообщаю, что мы находим Ваше предложение недостаточно коммерчески выгодным, чтобы продолжать сотрудничество. Для того чтобы выпустить его на рынок, необходимо провести дальнейшие исследования, а финансовые условия, предлагаемые Вами, делают это невыгодным вложением. Тем не менее желаю Вам успеха с Вашим проектом.

Искренне Ваш

…

Далее следовала кривая нечитаемая подпись, но нижняя часть письма была оторвана, возможно, в приступе ярости, так что имя отправителя оставалось неизвестным.

Собрав бумаги сверху стола, я заглянул в ящики по бокам. В трех ящиках справа я не нашел ничего интересного, кроме пачки писем, написанных одной рукой. Также я обнаружил дюжину дядиных визитных карточек: фиолетовых, украшенных желтыми психоделическими арабесками и такого же цвета буквами, гласившими «ХЬЮБ ВИЛЬЕ, ФОТОГРАФ», вместе с адресом студии на Дин-стрит, Сохо. В тумбе слева был лишь один ящик, объемом равный трем с другой стороны и открывающийся сверху. В нем лежали несколько альбомов фотографий и большая квадратная коробка из черной кожи. Она была тяжелая, и я предположил, что внутри находится фотокамера, но проверять не стал. К тому времени я просто хотел уйти.

С трудом я затащил ящик, в который сложил содержимое стола, в арендованный фургон. На следующий день я вернусь, взяв с собой помощника, чтобы вывезти остальное.

Улица у дома дяди Хьюберта была пуста. С Аппер-стрит доносились звуки дорожного движения, приглушенные, прерывистые. Зевнув, я погрузил ящик через заднюю дверь фургона. Слишком я тут задержался, а мне предстояла еще долгая дорога.

Машину я поставил в достаточном отдалении от квартиры Хьюберта, поскольку нигде ближе не было подходящего места для парковки. Закрыв дверь фургона, я обернулся и увидел, что окно на первом этаже – окно в его квартире – было открыто, и кто-то высовывался из него. Я мог разглядеть лишь темный силуэт – улица была плохо освещена, – но было видно, что это силуэт женщины, очень хрупкой и худой, будто от анорексии. И хотя это была лишь тень, у меня возникло четкое ощущение, что она смотрит на меня. Затем она вытянула руки в умоляющем жесте, и в этот миг мне показалось, что у окна к ней присоединились другие.

В тот момент я почувствовал не столько страх, сколько ярость от того, что что-то мешает мне вернуться домой и хорошенько выспаться. Я развернулся, сел в фургон, хлопнул дверью и поехал прочь. Успокоился я лишь после того, как проехал несколько миль, и лишь тогда понял, что гнал по улицам Лондона со скоростью больше шестидесяти миль в час. Когда часом позже или около того я добрался до дома в Чизвике, я был вымотан, но заснуть не смог.

До семи утра я ворочался в постели – к этому времени надежда на то, чтобы выспаться, оставила меня. Я забрал вещи дяди из фургона и перенес их в свою гостиную. Кое-какие из этих вещей нужно было осмотреть. Мой разум был одержим ими, не давая мне уснуть.