Страхослов

Перво-наперво – черная кожаная коробка. Она была дорогой, украшенной серебром и запертой на замок, от которого не было ключа. Я вскрыл его стамеской. Как и ожидалось, внутри, обложенная пенопластом, на красном бархате лежала фотокамера, но это была не обычная фотокамера. Она была сделана вручную и оказалась оснащена двумя линзами, расположенными параллельно друг другу на расстоянии примерно двух дюймов – расстояние между глазами взрослого человека. С задней стороны виднелись два окошка. На ней были и другие устройства и переключатели, которых не найдешь на обыкновенном фотоаппарате и чье предназначение я не мог даже предположить. На задней стороне камеры красовалась медная табличка, на которой были выгравированы слова «ЗАПАТЕНТОВАНО ХВ».

Далее шли альбомы. Они были щедро переплетены в позолоченную тисненую кожу, а внутри большинства из них содержались фотографии, сделанные для журналов, выставок и частных клиентов. Это снова доказывало, что мой дядя был талантливым человеком, – если такие доказательства вообще требовались. Но содержимое двух альбомов было совсем иным.

Один из них был чем-то вроде альбома семейных фотографий, хотя я никогда в жизни не видел подобных семейных фотографий и вряд ли когда-либо увижу. На первой странице была фотография моих матери и отца в день их свадьбы. Они, держась за руки, выходили из сельской церкви, где их венчали, взгляды их были направлены в разные стороны, а на губах играли мечтательные улыбки. Никто из них не смотрел в камеру. Легкая тень от растительности в правом углу фотографии позволяла предположить, что она была сделана из укрытия в церковном дворе. Другие фотографии свадьбы указывали на то же. На одной из них был запечатлен свадебный фотограф в момент, когда он пытался сделать снимок молодоженов, а фату матери порывом ветра сдуло ей на лицо. Фотограф выглядел раздраженно, а мой отец страдал. Вся картина создавала впечатление какой-то жестокой комедии. Позже я наткнулся на фотографию себя самого в возрасте пяти лет, вместе с матерью в саду у нас дома. Я был чем-то раздосадован, и мама старалась меня успокоить. На заднем плане отец смотрел на это с выражением отстраненного отвращения на лице. Явно для этой фотографии никто не позировал, она была сделана втайне. Я упоминаю эту фотографию, в частности, потому, что, по всей видимости, вскоре после того, как она была сделана, мой отец оставил мать навсегда. Другие фотографии, на которых был я и моя семья, были сделаны на улице или в каком-либо людном месте, и мы явно не подозревали о том, что за нами наблюдают. Вот я иду в школу, на моем лице выражение яростной сосредоточенности; вот я сижу на краю футбольного поля, держась за содранное колено, запечатленный в момент жалости к себе. Ненавижу в себе это качество, и тот факт, что мой позор оказался украден и помещен в альбом, возмутил меня. Там даже была фотография неловкого поцелуя с моей первой девушкой на теннисном корте. Я с отвращением захлопнул альбом.

Из-за усталости я испытывал гнев сильнее, чем когда-либо, чувствовал себя преданным. Я заварил кофе, но он не помог моим нервам. Я принялся мерить комнату шагами. Оставался еще один альбом. Я оставил его напоследок из-за того, что у него был особенно роскошный переплет из сафьяна с вытисненной золотистой монограммой моего дяди, ХВ, на обложке.

Внутри были самые странные и ужасные фотографии, какие мне доводилось видеть. Я не хочу сказать, что на них были запечатлены ужасы: нет, совсем наоборот.

На первый взгляд это была серия монохромных, напечатанных в сепии на гладкой полуматовой фотобумаге снимков обнаженных женщин. Задний фон был расплывчатым, туманным, будто там простиралась бесконечная пустынная даль. Первое, что поразило меня в этих фотографиях, – это то, как они передавали все детали и чувство перспективы. Они казались трехмерными.

Запечатленные на снимках женщины все были молоды, некоторые из них едва вышли из подросткового возраста. Они были изображены в полный рост – некоторые сидели на корточках, другие стояли, одна лежала на кровати в окружении смятых покрывал. Девушки были стройными и красивыми, но фотографии не были порнографическими, они вовсе не вызывали возбуждения. На каждом лице был страх. Все они в ужасе смотрели прямо в камеру. Фотографии были такого качества, что изображения казались почти осязаемыми. Глаза девушек были широко раскрыты и пусты, словно бы им никогда больше было не познать счастья. Бескрайняя тень, клубящаяся за ними, будто собиралась поглотить их, а смятые покрывала на кровати девушки, казалось, готовы были ожить и задушить ее.

Тяжело было на них смотреть, но еще тяжелее было отвести взгляд, настолько яркими, завораживающими казались эти снимки. Изображения были неподвижны, но, казалось, вот-вот задвигаются, будто модели лишь застыли на время. Это напомнило мне о том, как я видел в больнице тело своей матери. Я знал, что она больше никогда не будет двигаться, но почему-то продолжал ждать этого, и разум играл со мной шутки, когда я смотрел на тело.