Страна Чудес без тормозов и Конец Света

Днем ветер крепчает, к нему примешивается мелкий снег. Белая крупа сухо бьет по стеклу, оседает на подоконнике и ее почти сразу сметает прочь. Вслед за крупой повалит мокрый, тяжелый снег, который ложится сугробами и уже не тает. И тогда вся земля оденется в белый саван. Так устроено. Мелкий снег – предвестник больших метелей.

Но старики, будто не замечая снега, продолжают копать свою яму. Словно заранее знают, что он пойдет. Никто не глядит на небо, никто не бросает работу и не открывает рта. Даже пальто все так же болтается на дереве.

Теперь стариков уже шестеро. Двое новых – с киркой и тачкой. Тот, что с киркой, стоит на дне ямы и долбит грунт, второй грузит землю на тачку и отвозит к подножью холма. И даже сильным порывам ветра не заглушить скрежет лопат и кирки.

Отчаявшись вспомнить Песню, я кладу аккордеон на стол, подхожу к окну и долго смотрю, как работают старики. У них, похоже, нет старшего. Все равны, никто не командует. Один ловко и быстро долбит землю, четверо грузят ее в тачку, шестой молча отвозит землю и возвращается.

Чем дольше я гляжу на яму, тем сильнее мне кажется: что-то не так. Во-первых, для мусорной ямы она слишком большая. Во-вторых, с чего бы им рыть ее в такой снегопад? Или ее роют для чего-то другого? Но даже если так, все равно снег засыплет ее уже к следующему утру. Уж старики-то должны понимать это, хотя бы по тучам. Да и Северный Хребет уже почти весь занесло.

Сколько ни думаю, я не могу понять, что делают эти люди. Я возвращаюсь к печке, сажусь на стул и разглядываю тлеющие угли. Наверное, мне никогда не вспомнить Песню. Есть инструмент или нет инструмента – теперь уже все равно. Сколько ни выстраивай один за другим отдельные звуки, если нет Песни – это просто отдельные звуки.

Аккордеон у меня на столе – всего лишь красивая вещь. Кажется, я понимаю, что имел в виду Смотритель Электростанции. Инструментам не нужно звучать, сказал он. Достаточно просто смотреть на них и любоваться. Я закрываю глаза и слушаю, как снег стучит по стеклу.

* * *

Наступает обед. Старики прекращают работу и расходятся по домам. На земле остаются только лопата и кирка.

Я сажусь на стул у окна и смотрю на яму, возле которой нет ни души. Вскоре слышу, как Полковник, вернувшись, стучит в мою дверь. Его неизменные шинель и шапка густо присыпаны снегом.

– Кажется, к вечеру занесет все вокруг, – говорит он. – Есть будешь? Я принесу.

– Спасибо, – соглашаюсь я.

Минут через десять он возвращается с кастрюлей в руках и ставит ее на плиту. И только тогда осторожно снимает шинель и шапку – точно животное, которое скидывает панцирь, когда сменяется время года. Пригладив пятерней седые волосы, он садится на стул и переводит дух.

– Извини, что с тобой не позавтракал, – говорит старик. – С утра как навалилось работы – поесть было некогда.

– Так вы тоже копали яму?

– Яму? А, вон ты о чем… Такая работа не для меня. Хотя я, конечно, вовсе не против ям. – Полковник чуть усмехается. – Нет, я работал в Городе.

Еда уже подогрета, и он раскладывает ее по тарелкам. Овощное рагу с лапшей. Он дует на тарелку и с аппетитом ест.

– А зачем нужна эта яма? – спрашиваю я.

– Низачем, – отвечает старик, поднося ложку кот рту. – Они роют яму, потому что хотят ее рыть. Так что это идеальная яма.

– Не понимаю.

– Очень просто. Хотят – и роют. Больше никакой цели нет.

Я кусаю хлеб и думаю об идеальной яме.

– Иногда они роют ямы, – говорит Полковник. – Примерно так же как я играю с тобой в шахматы. Смысла это не имеет и ни к чему не ведет. Но ничего страшного в этом нет. Никто не нуждается в смысле и не собирается ни к чему приходить. Все мы здесь роем свои идеальные ямы. Бесцельные движения. Бесплодные усилия. Никуда не ведущие шаги. Замечательно, ты не находишь? Никто не обижает и никто не обижается. Никто не обгоняет и никого не обгоняют. Никто не побеждает и не проигрывает.

– Кажется, понимаю…

Старик кивает несколько раз и, наклонившись к тарелке, доедает рагу.

– Возможно, что-то в Городе тебе и кажется странным, – продолжает он. – Но для нас это все Природа. Все естественно, идеально, спокойно. Когда-нибудь поймешь. По крайней мере, я желаю тебе этого от души… Я всю жизнь был военным и ни о чем не жалею. Моя жизнь по-своему удалась. Я и сейчас еще вспоминаю, как пахнут порох и кровь, как сверкают клинки и зовет в атаку труба. Хотя ради чего мы сражались, я давно уже позабыл. Слава, любовь к Родине, боевой дух, ненависть к врагу – ничего не осталось… А ты, я вижу, очень боишься потерять себя. Я тоже боялся. Тут нет ничего зазорного. – Полковник умолк и уставился в пустоту, подбирая слова. – Но когда потеряешь себя, приходит покой… Глубокий покой, какого ты никогда не испытывал прежде. Помни об этом.

Я молча кивнул.

– Я, кстати, слышал о твоей тени, – говорит Полковник, подбирая хлебом остатки рагу на тарелке. – Говорят, совсем плоха. От еды ее тошнит. Третий день с койки не встает. Кажется, долго не протянет. Ты бы сходил, повидал ее, если не противно. Уж она-то, я понял, ищет с тобою встречи.