Страна «гирин герен»

Соларин шагнул к опушке, устало присел, опершись спиной о дерево, стянул с головы взмокший шлем. Вокруг вновь защебетали притихшие, напуганные гулом моторов птицы, с безоблачного неба ярко светило июньское солнце, рядом с деревом, в траве, пилот разглядел незнакомый цветок. На тонком стебельке между двумя сердцевидными листочками улыбалась гроздь белых крохотных колокольчиков. Нижние малютки-звездочки уже распустились, а самые верхние еще спали.

Подошел радист. — Не ранен, случаем?

— Посмотри на эту прелесть! — Соларин протянул руку к цветку.

— Мейфлауэр[2] это, — пояснил радист. — Удивительное растение. Не поверишь: вся полянка от одного корневища-ползуна. К тому же страсть, как живуч! Ни одна трава, даже мох, не может вытеснить его с облюбованного места. Да, вот что. Радировали с базы: подмогу нам выслали.

Через неделю «Ланкастер» поднялся в воздух.

Сколько еще было у Соларина таких опасных для жизни полетов… Когда война окончилась, Соларину предложили неплохую работу: механиком на одном из английских заводов. Но у бывшего пилота были другие планы. Он решил, чего бы ему ни стоило, поступить в университет. В министерстве колоний Соларину цинично сказали, что университетский диплом для него не обязателен. Категоричный отказ не остановил Тая. Единственный пальмовый плод в костре не затеряется. Пусть он и будет этим самым единственным члодом. Соларин не отступался, и ему в конце концов как участнику войны разрешили учиться в Манчестерском университете. Позже он перевелся в Лондонский университет.

Годы учебы пролетели быстрее, чем предполагал бывший летчик. Он просиживал за учебниками, в редкие свободные часы бывал в музеях, театрах. В 1951 году, после окончания университета, друзья предлагали Таю задержаться в Лондоне на месяц-другой, отдохнуть от напряженной учебы, вкусить прелести столичной жизни. «Среди дворцов и удовольствий нет все же родины милей», — напевал Соларин в таких случаях слова из оперы Клари «Миланская девушка». Получив диплом, он через несколько дней выехал в Нигерию.

Две подружки — «А я чего знаю!»

…После туманного, промозглого Лондона в Лагосе в первое время казалось душно. В остальном Соларин не чувствовал различия. Если бы не пышная тропическая зелень, смуглая кожа соотечественников, могло показаться, что он и не уезжал с Британских островов. Все здесь, особенно в центре города, было на английский манер: богатые магазины, отели, банки, конторы страховых компаний, реклама Даже автомобилям, как на английских дорогах, предписывалось соблюдать левостороннее движение. Лагос казался огромной витриной — витриной западного образа жизни, тенью Великобритании.

Эта «тень» встречалась Соларину на каждом шагу, неотступно следовала за ним. Под видом альтруизма, под предлогом приобщения к современной цивилизации нигерийцам повсюду, где это было возможно, внушали: все, что не английское, — плохое, что лучше английского нет ничего на свете. Хочешь иметь вещь — покупай английскую, потому что с ней ничто не сравнимо. Одеваться лучше всего «а ля Бритиш». Говорить тоже надо по-английски, и чем лучше человек знает английский, тем быстрее он добьется признания в обществе. Нигерийкам и не следовало помышлять об агого, ауйойо, ипако эледе и других традиционных элегантных прическах (прически, состоящие из многих рядов косичек с проборами между ними. — Ю. Д.). Местные женщины должны походить на англичанок: распрямлять свои кудряшки или носить парики из прямых волос. К тому же заставляли стыдиться своей кожи — сочно-черной, считающейся у африканцев символом здоровья и жизнеспособности. Ну а цвет кожи изменить просто: на вездесущей рекламе, предлагающей какой-то крем, трижды появлялось лицо нигерийской женщины, каждый раз все светлее и светлее.

Прозрение наступило быстро, будто кто сдернул с его глаз радужную пелену. Жизнь на родине раскрывала перед ним все новые свои стороны. Он узнавал не только фасад Нигерии, но и ее изнанку.

Стоило хотя бы отойти чуть в сторону от роскошного центра Лагоса, и взору открывалась совсем иная картина: скопище невзрачных сооружений из обрезков досок, фанеры, ржавого железа, мало похожих на жилье. Рядом мастерские ремесленников, лавочки с неброским дешевым товаром, ребятишки с коростой на голове, очереди у колонок за питьевой водой…

Соларин все больше убеждался воочию, что сущность деяний иноземных хозяев в стране не в альтруизме и приобщении ее жителей к современной цивилизации, а в интересах наживы и жестоком угнетении.