Страна Гонгури

Итин вспомнил – первые дни, после Десяти. Первые указы революции – о начале переговоров к перемирию, о разделе земли между теми, кто обрабатывает, о выборах в новую власть – Мир, Земля, Вся власть Советам. Сначала радость – а после голод, в первые же недели. Хотя урожай в тот год был хорош – не было ни засухи, ни морозов, ни саранчи. Однако, мужики, из крепких хозяев, не везли хлеб в города – ожидая "настоящую" цену. Уполномоченных, пришедших тогда еще с уговорами, не с оружием – даже не били, просто смеялись в лицо:

– А спляши-ка, городской, перед нами – чтоб, в два прихлопа, три притопа! Понравится, может что и дадим. Тит Титыч, кажись, у вас в амбаре зерно подгнило – для хорошего человека из города, такого добра не жалко! А вы кыш отселева, голодрань батрацкая, работать надо – зрелища только для людей!

– Земля, отныне и навечно, общенародная собственность, единая и неделимая! – заявил тогда Вождь – вместе со всем, что на ней растят. Мы не сумеем получить достаточно хлеба от множества малопроизводительных мелких хозяев – и к тому же, общенародное владение имеет громадные преимущества, как с точки зрения воспитания масс, так и более высокой производительности, удобства механизации и организации. Потому – нет растаскиванию земли по наделам, и да здравствуют коммунистические сельские хозяйствования – комхозы!

Народ в ответ схватился за винтовки, обрезы, и вилы с топорами. И побежал в армию белопогонных. Так началась гражданская война…

– Мы верили – сказал Итин – мы сами верили, тогда. Что революция придет, как в цветах: общее счастье, справедливость, всем сразу. Мы верили – что достаточно лишь свергнуть эксплуататоров. Дать народу свободу выбирать – и он, конечно, выберет нас, Партию, свой авангард! Кто, как не мы, лучше знаем его нужды и беды? Кто не жалел крови и самой жизни – ради его блага? Кто лучше может вести его к свету, руководить великой стройкой нового мира?

И вдруг оказалось – мы ошиблись. Что века угнетения – испортили человеческий материал, сделав его совсем не таким, как мы представляли. Что очень во многих, да почти в каждом – внутри сидит маленький буржуй, которому лишь дать волю.. И если ТАКИМ дать свободу – каждый, по мере сил, или станет новым эксплуататором, или затащит в свой угол все, до чего дотянется, и меня не тронь!

Итин вспомнил – надписи мелом, на дверях ячеек: райком закрыт, все убиты! Контрреволюция под лозунгом – вся власть Советам! Кроме Партии, откуда-то взялись еще девятнадцать – и народ, по забитости и темноте, готов был выбрать неизвестно кого. Новоизбранные Советы расстреливали коммунистов – "власть Советам, а не партиям"! Свобода! – и часто власти не было ВООБЩЕ – при разгуле суверенитетов и бандитизма, местные Советы всерьез ВОЕВАЛИ между собой – за спорные территории, всей имеющейся в наличии вооруженной силой. В Киеве в один день сожгли Печорскую лавру и перебили двадцать тысяч евреев; в Риге и Гельсингфорсе вешали на городских фонарях офицеров вместе с коммунистами; повсюду резали инородцев – чеченцев, таджиков и прочих; нельзя было понять, где идея, а где сведение счетов, и просто грабеж! Все воевали со всеми – в Петрограде еще слушали Вождя, но в каждом уезде сидела уже своя власть, чем дальше тем сувереннее, и грабила все, до чего могла дотянуться.

Под вагоном территория

А в вагоне Директория

И сказал тогда Вождь:

Народ пока не готов к свободе. Переходное время железной пролетарской диктатуры продлится до тех пор, пока не возрастет сознательность народа! Мы, авангард, поведем всех за собой – железной рукой, вперед к счастью! Пролетарское принуждение – не ради эксплуатации, а в помощь тому, кто слаб сам: по капле выдавить из себя буржуя!

– Себя без остатка для дела общего отдать! – сказал Итин – сперва по приказу, после привыкнешь, научишься с радостью! Людей меняем, другими делаем – как новую породу выводим. Машину общества собираем – лучшую. Кто-то при этом в отходы, в стружку, в щепки – что поделать, иначе детали не выточить, для машины. Эх, жалко – не научил я тебя главному! Смелым, сильным, умелым, даже честным – не главное это. Мы – сами не знали, тогда. А первое самое: готов ты частью влиться, себя растворив – или по-прежнему, за себя? Вот и остался ты – тот же мальчишка, играющий в индейцев и охотников – но без партийного руководства. Партия наша – это сила, ум, честь общие! А ты – своим умом шел, и в стороне от всего! И как бы ты ни хорош был, сам по себе – если частью общего не хочешь, значит, стружка ты бесполезная: цепляешься пока, а все рано – утиль! Зря я тебя – от дела берег. Убили бы тебя тогда – и то для тебя лучше бы вышло: человеком бы остался. Нас в будущем, светлом и неизбежном, добром помянут – а тебя и не вспомнит никто: сдохнешь впустую, или жить будешь впустую! Вот и поговорили – теперь можешь меня кончать. Только мальчишку пожалей – если убьешь, так сразу. Прощай.