Страна Яблок

– Ну ты ещё скажи, что это я её мычать подговорил, – усмехнулся Серёга. – Вот Спиридонцев идёт, сообщит нам вести с полей.

В Спирьке я не заметил ни покаяния, ни стыда. Он вошёл с достоинством, как уставший измученный гонец, который жертвовал и рисковал собой, но принёс из внешнего мира грозные вести.

Чрезвычайные вести. Он даже сел медленно. Торжественно так сел.

Но Аркадий его быстро одёрнул:

– Ты что корячишься, как в штаны нахезал? Сдуйся, клоун!

– Здравствуйте, во-первых, – произнес Спирька подчёркнуто дружелюбно. Даже отчасти снисходительно сказал. – Устал и ногу свернул. Еле дошёл.

– Да мог бы и не стараться особо, – буркнул Аркадий. – Пережили бы.

– Ты умойся давай, Валера, – сказал Серёга, и по комнате пронёсся неслышный вздох – не один я боялся, что Спирьку попрут. – Умойся и поешь, на тебя смотреть страшно.

Спирька выглядел, конечно, диковато, никак не для обложки журнала «Ты, ты».

Не файно выглядел.

Пыльные потёки на осунувшемся лице, обмётанные губы с засохшей белой пеной в уголках, спутанные волосы, пропотевшая рубаха.

Лариса захлопотала.

Умытый и переодетый Спирька ел неторопливо. Истово ел, словно бы не замечая ожидающих взглядов; смотрел поверх голов с недоступной нам вселенской озабоченностью. «Правильно Серёга тогда сказал, – с внезапным бешенством подумал я, – грохнуть бы его».

– Ну что, – сказал Серёга, – засиделись мы. Давайте на правый берег, жмуриков на ночь оставлять нельзя. Больной поест, в «самарке» уложите его. Вадим остаётся, остальным – подъём.

– Но пусть же расскажет, Сергей Саныч, – сказал Армен. – Что там, а? Как там, а?

– Да, да! Пусть расскажет!

– Что случилось?

– Пусть расскажет. Я ж не возражаю, – согласился Сергей, – только коротко, без соплей.

«Хоть Млечный Путь упади в Клязьму, а Большая Медведица – превратись в окорок, всё равно Спирька будет корячиться и играть на публику, а Серёга будет его осаживать, – с тоской подумал я. – Стоило гибнуть миллиардам людей».

Про «миллиарды» я подумал, конечно, отвлечённо – в глубине души я был уверен, что всё ограничилось проплывшими телами и заминкой в системе. Сейчас уберём мертвецов на низком берегу, забудем о них, как о дурацком сне, телефон и радио включат, и всё вернётся на привычные круги.

Да и все так думали, по-моему.

– Нога очень болит, – скривился Спирька и отодвинул пустую тарелку. По-настоящему скривился. – Еле дошёл.

– С дуба упал? – спросил Аркадий.

– Нет, на бетонке в щель попал между плитами.

– Ну, на бетонке – это удачно, это уже рядом совсем, – сказал Армен. – А ты откуда вообще шёл, где был?

– Из Владимира. К тётке решил заехать.

– Какие тётки? Ты ж вроде говорил, что у матери сестёр не было, – хмыкнул Серёга. – Скажи уж честно: по бл… по бабам ходил, оторвался по полной.

– По себе не меряй, – огрызнулся Спирька. – Это по отцу. Отца сестра.

– Да ладно, мне-то не рассказывай! Давай колись! Знаем мы этих тёток в стрингах! Где же она живёт, эта мифическая тётка?

– Не мифическая. Марья Ивановна. На Октябрьском проспекте.

– Николаич, а где Вика? – обратился Сергей к Богомолову, уже не слушая Спирьку. – Пусть посмотрит ногу его, да пора на правый берег.

– Она с Василисой, девочка температурит сильно. Ксения посмотрит, она у матери всему научилась.

Меня передёрнуло.

Спирька с трудом нагнулся, расшнуровал ботинок, снял с распухшей ноги сопревший носок. Потянуло зловонием. Пальцы окружала рваная грязная кайма.

– Ноги помой сначала! – крикнул я неожиданно для самого себя. Все ошеломлённо умолкли.

Слишком громко крикнул. Слишком громко и слишком зло. Прав Серёга – лучше бы Спирька приплыл.

Лариса усмехнулась и вышла. Преувеличенно покачивая бёдрами, вернулась с тазом воды.

– Я и помыть могу. Если я ему ногу помою, Аличек, тебя не шокирует? А?

– Да я сам, – сказал Спирька растерянно.

Я смотрел на Серёгу, но боковое зрение не отрывалось от Ксении. Тонкими пальцами она качнула влево-вправо мерзкую Спирькину ногу – после мытья та не стала менее мерзкой – потянула стопу вниз и на себя. Лариса смотрела на меня в упор, ничуть не стесняясь, – изучающий иронический взгляд, нехорошая улыбка.

«Не покраснеть бы», – подумал я и ощутил, как запылало лицо.

– Так больно? А так? Здесь? Вот так? – сдавленно спрашивала Ксения. Совсем не своим голосом, не так, как всегда – звонко, радостно и чуть удивлённо.

Мне показалось, что она старается подражать казённому участию медсестры, и мне это было приятно.

– Надрыв связок, по-моему. Вывиха, кажется, нет, пятка внутрь не повёрнута. Рентгена-то у нас нет. – Как будто извиняется! – Теперь надо повязку наложить и лёд. У вас есть эластичный бинт или я сбегаю? – спросила она у Ларисы, не поднимая глаз.

– Есть. Всё у меня есть, и вата, и бинт есть. Да видать, мой «ибинт» растянулся уже, не такой эластичный. Поэластичней некоторым понадобился. «Некоторые любят поэластичней».

«Некоторые любят поэластичней» – это у неё от бабушки, конечно», – вспомнил я кинобеседы Ларисиной бабушки по дороге в Москву. Даже воспроизводила мне эпизоды, попеременно изображая в лицах Душечку и Джозефину.