Страна идиша

И я уже знал, кем будут мои братья по славе, ибо зарождалось неведомое Леону Кроницу движение за возвращение идиша, без конгрессов и без компромиссов. Он не знал о еще одном отосланном мною письме, моем первом письме на идише человеку моего возраста. Его звали Габби Трунк, из Нью-Йорка, мы провели вместе воскресный вечер за игрой в электропоезд, ширококолейный «Американ флайер» с двойным трансформатором, к которому он, истовый бундовец, был безразличен, да и я этот поезд, по правде сказать, тоже уже перерос; на самом же деле вечер доставил нам такое удовольствие потому, что мы решили говорить между собой на идише. Неловкость возникла, когда вдруг открылось его лагерное прошлое. Если ему пятнадцать, как он мог оказаться в концлагере? Может быть, в лагере для перемещенных лиц? Другие бундовцы моего возраста, такие как Хаскл, тоже родились на Другой Стороне. Оказалось, что Габби имел в виду лагерь Гемшех,[317] бундовский летний лагерь в штате Нью-Йорк, куда мама решила меня не отправлять, поскольку туда поехали дети Артура Лермера,[318] но сама она лагерь называла зумер-колонье, летняя колония. Сойдясь с Габби поближе, мы остановились на нейтрально звучащем «кемп».

В ночь отъезда Габби в Нью-Йорк я написал ему письмо. Я предложил создать собственный идишский журнал. Габби зачитал мое письмо своим одноклассникам на уроке идиша в Еврейской учительской семинарии,[319] и преподаватель, доктор Мордке Шехтер,[320] убедил их принять вызов. Двадцатью годами раньше, напомнил он им, Уриэль Вайнрайх основал и стал выпускать Югнтруф, «Призыв юности» — отличное название для журнала. Зачем же на этом останавливаться? Югнтруф сможет мобилизовать говорящую на идише молодежь всего мира. Таким образом, на уроке идиша сложилась предварительная редакция призыва к действию, который опубликовали все идишские газеты свободного мира, а через сеть лагерей Гемшех мы создали отделения в Нью-Йорке, Филадельфии, Монреале и Торонто. Международное идишское молодежное движение.

Вызвав Югнтруф из небытия, мы стали учредителями Монреальской еврейской молодежной конференции (MJYC, поизносится как «Майк») вместе с Молодежью Бней Брит[321] (из ассимилированных семей), Пирхей Агудат Исраэль[322] (из мира ешив), тремя отделениями Молодежи Объединенной синагоги (из консервативных[323] синагог) и, самое главное, сионистскими молодежными движениями Бейтар,[324] Бней Акива,[325] Дрор,[326] Га-боним,[327] Молодая Иудея,[328] Га-Шомер га-цаир.[329] Анна Фёрштенберг принадлежала к Га-Шомер га-цаир и в соответствии с марксистским учением обходилась без макияжа и бюстгальтера, а я был счастлив называться лакеем буржуазного капитализма, лишь бы Анна приняла участие в первом в истории праздновании годовщины восстания в Варшавском гетто, организованном еврейской молодежью. Молодежь написала сценарий и поставила представление. (Монреаль, как и Вильно, был сверхорганизованной общиной. Даже взбунтовавшись, вы просто оказывались на каком-то другом участке политического спектра. А каков был этот спектр! Ведь можно было сбежать из любавичской ешивы и в итоге очутиться с половой щеткой в руках в кен, гнезде, Га-Шомер га-цаир — каждую пятницу, по вечерам.) Как выяснилось, импровизировать на сцене куда легче, чем работать в комиссии. Текст нашего меморандума пришлось редактировать еще целый месяц, поскольку нужно было учесть точку зрения каждого, и мы никак не могли прийти к согласию относительно того, как уравновесить идиш, иврит и английский. Бундовцы и я настаивали на том, что язык мучеников, идиш, достоин особого места. Анна возражала, что избыток идиша отпугнет молодежь, которую мы так стремимся привлечь.

Управлять нашим местным отделением Югнтруф было не менее сложной задачей. Чем еще было заниматься, кроме рассылки писем? К счастью, наша учредительная конференция должна была открыться в воскресенье, 30 августа, в Нью-Йорке, и набралось немало важных дел, которые было необходимо распределить. Нью-йоркское отделение, вдохновляемое доктором Шехтером, назначило каждого каким-то ответственным лицом, с официальным наименованием должности, эту практику Анна, когда я стал хвастать перед ней, безжалостно высмеяла. Поэтому я скрыл от нее, что, как Главному Инициатору, мне было поручено председательствовать на открытии конференции и произнести приветственную речь.

Мы поехали на поезде, вся комиссия, и Рейзл Фишман была запевалой. То, как на нас смотрели другие пассажиры, напомнило мне мамину историю о летнем лагере в окрестностях Кракова, где песнями на идише она вместе с виленской группой склонили на свою сторону ассимилированных «ополяченных» еврейских студентов. Теперь настала моя очередь.