Страна идиша

О Иосиф, сын мой, приключилась с тобой беда.
Сидя за столом со мной, ты плохо урок свой учил всегда.
Лишь от несчастной любви твоему отцу я сказала «да».
При виде Зайдмана бросало в жар меня даже в зимние холода.
К Мири тебя затащила в постель глупая жалость. Вот ерунда!
Ведь только ты, одинокий шут, ей в темноте светил как звезда,
Ты благороден! Ты ее спас! Она получила тебя без труда.
А я ведь просила: не будь дураком. Не повторяй мою жизнь никогда.
Ведь будущего не было у меня, и юность моя утекла как вода.
Меня ты не слушал, Иосиф, мой сын, и вот и с тобою случилась беда.

ИОСИФ:

Но я-то думал, что она похожа на тебя!
Смелая, выдумщица. Так любит идишский театр.
Мы могли бы столькими вещами заниматься вместе.
Она верила в то же, что и я, только еще сильнее.
Разве мы не ставили идишские пьесы — оригинальную пьесу для детей о Варшавском гетто и пуримшпиль

в традиционных костюмах?Профессору Шмеруку так понравился мой праотец Яаков, что он уговаривал меня стать идишским актером. Мы с Мири даже написали вместе книжку о восточноевропейских евреях.
У нас должен был получиться брак, основанный на идеалах, совсем как у вас.
Мы написали свои имена на внутренней стороне обручальных колец, точно как вы.
Мы уехали в чужую страну, точно как вы.
Мы устроили у себя дома кружок чтения, подражая вашим вечерам.
Мы говорили только на идише, переписывались на идише, мечтали на идише.

(ИОСИФ разражается слезами, падает на могилу ПРАМАТЕРИ РАХИЛИ и, рыдая, говорит):

Я хотел не пародировать твою жизнь, а повторить ее —
без бедствий, без войн, без утрат.
Я хотел прожить ее заново и как надо!

ПРАМАТЕРЬ РАХИЛЬ

(замогильным голосом говорит из-за картонного надгробия):

Так что же случилось?

ИОСИФ

(заливаясь горькими слезами):

Заниматься театром ей надоело.
Жить в Израиле ей надоело.
Говорить на идише ей надоело.
И я ей надоел.

(Прежде чем ПРАМАТЕРЬ РАХИЛЬ успевает утешить его ласковыми словами, мидианитяне, переодетые казаками, утаскивают беднягу ИОСИФА в Египет.)

Глава 27 Два болвана

Когда Ида Эрик вырвалась из советского плена, мама отказалась с ней встречаться. И это несмотря на то что в 1967 году мой брат одним из первых поехал в Москву (а за ним в 1971-м поехал и я); несмотря на Великий Исход из Советского Союза, за который мы боролись, устраивали демонстрации и писали петиции, хотя никогда не надеялись, что он осуществится; несмотря на то что Ида приехала в Нью-Йорк по приглашению ее свояка доктора Леона Меркина;[487] и, что самое ужасное, — несмотря на то что Ида провела пять дней в Монреале в гостях у Рохл Корн, жившей совсем неподалеку от нашего дома на холме. Они переписывались, они разговаривали по телефону, но мама не желала с ней встречаться. «Шей-не билдер, — говорила она, цитируя любимую остроту поэта Я.-И. Сегаля, — муз мен кукн фун дер вайтн, на красивые картины надо смотреть издалека».