Страна Икс

Правительство на протесты не реагировало. А если реагировало — то дубинками и последующими судами над демонстрантами. «Ну конечно, — иронизировала Ульрика Майнхоф, — преступление — не напалмовые бомбы, сброшенные на женщин, детей и стариков, а протест против этого. Не уничтожение посевов, что для миллионов означает голодную смерть, — а протест против этого. Не разрушение электростанций, лепрозориев, школ, плотин — а протест против этого. Преступны не террор и пытки, применяемые частями специального назначения, — а протест против этого. Недемократично не подавление свободного волеизъявления в Южном Вьетнаме, запрещение газет, преследование буддистов — а протест против этого в «свободной» стране. Считается дурным тоном целить в политиков пакетами с пудинговым порошком и творогом, а не официально принимать тех политиков, по чьей вине стираются с лица земли целые деревни и ведутся бомбардировки городов. Считается дурным тоном проведение на вокзалах и на оживленных перекрестках публичных дискуссий об угнетении вьетнамского народа, а вовсе не колонизация целого народа под знаком антикоммунизма».

Андреас Баадер, Гудрун Энслин, Торвальд Прёль и Хуберт Зёнляйн затем и подожгли универсам во Франкфурте-на-Майне (это была их самая первая акция), чтобы напомнить «жирным свиньям» о войне, нищете и страданиях народов «третьего мира» и, в первую очередь, о войне во Вьетнаме. «Мы зажгли факел в честь Вьетнама!» — заявили они на суде.

Когда позже «Бомми» Баумана спросят, что привело его к герилье, он ответит: «Массовые убийства мирного населения в Южном Вьетнаме, убийство Бенно Онезорга, убийство Че Гевары в Боливии, убийства «Черных пантер» в Америке. Выбора не было. Вернее, выбор был таким: либо без конца оплакивать погибших, либо брать в руки оружие — и мстить». РАФ вспомнила о призыве Че Гевары «создать два, три, много Вьетнамов!» и заявила: «без вооруженной борьбы пролетарский интернационализм — лицемерие».

«Мы ощущали себя не немцами, мы ощущали себя «пятой колонной» народов «третьего мира» в метрополии», — скажет позднее Хорст Малер. И Биргит Хогефельд подтвердит на суде: «Народы «третьего мира» были нам ближе, чем немецкое общество».

РАФ мыслила открыть «второй фронт» всерьез — то есть перейти к широкомасштабной герилье, к революционной партизанской войне, к революционной гражданской войне, которая «оттянула бы на себя силы международного империализма».

И вот тут у РАФ ничего не получилось. Почему?

Сегодня уже можно уверенно сказать, почему. РАФ рассчитывала, что как только большому числу людей в ФРГ (левым, в первую очередь) станет ясно, что они живут в фашистском по сути государстве, — они начнут бороться с фашизмом всеми доступными способами. РАФ полагала, что второй раз немцы не дадут себя безропотно подавлять фашистскому государству, а значит — возникнет Движение Сопротивления. Все оказалось не так. Когда те немцы, на которых РАФ рассчитывала (то есть левые, антифашисты), поняли, что ФРГ — это фашистское государство, просто фашизм этот — дремлющий, они испугались. Оказывается, латентно фашистским было не только государство, но и общество. Об этом с горечью скажет в 1994 году на своем процессе Биргит Хогефельд. Даже те, кто называл себя «левыми», лишь в незначительном числе переходили к Сопротивлению.

В основном эти «левые» пугались того, что им открылось, пугались тени фашизма — и трусливо отступали, кляня сплошь и рядом РАФовцев за то, что те «провоцируют государство на подавление демократии». В этом, например, обвинила в открытом письме свою приемную дочь Ульрику Майнхоф Рената Римек — и после убийства Ульрики так перетрусила, что ни сама не пришла на похороны, ни детей Ульрики на них не пустила.