Страна Изобилия

Однако надежность была мнимой. Он все пытался, однако почему-то безуспешно, донести до них простую истину о том, что, если они выберут IBM, то на деле машины IBM они не получат. Программное обеспечение IBM они не получат. Надежности IBM они не получат. Эти вещи в Советский Союз не поставляли. Вместо того они приговорят себя к тому, чтобы заниматься обратными разработками, пытаясь воспроизвести IBM 360 в потемках, с малым количеством документации и без образца первоначальной 360-й модели, который можно было бы разобрать. На это уйдут годы. А 360-я появилась в 1965-м! Еще до того, как начнутся попытки ее скопировать, ей стукнет пять лет. Стало быть, они обрекут себя не просто на имитацию, но и на вечное отставание. Они без конца будут гоняться за тем, что американцы уже сделали, причем много лет назад. Да, по-прежнему останутся специальные ЭВМ, которые надо будет делать для военных, чтобы управлять столкновениями атомов и запуском космонавтов, но общего процветания не будет. Не будет больше состязания между конструкторскими бюро, когда Институт точной механики постоянно соревновался с Институтом электронных управляющих машин, с Институтом кибернетики, с СКБ-245 в погоне за скоростью вычислений. Не будет больше великолепных чудачеств вроде бруснецовского троичного процессора в МГУ, единственного в мире, где использовались элементы с тремя состояниями. Не будет стремления выйти за границы достижимого. Не будет больше конструкторской работы, как следует продуманной, — лишь медленное, мрачное подражание.

Выбрать надежность на этих условиях мог только дурак. Неужели Косыгину нельзя это объяснить? Тактично. Без лишних слов. “Товарищ Косыгин…” Но Лебедев теряет силы. Он смотрит на часы в полумраке. Он уже не первый час ожидает здесь, в этом лабиринте. К боли в костях прибавляется лихорадка, поднимающаяся в его истощенном теле, словно горячий туман. На лбу его сырая пленка, а мысли в голове теряют ясность, начинают плавиться, смешиваясь друг с дружкой.

Еще одна клетка легкого. Одна случайность за другой, одна за другой. Среди миллиардов клеток в легких Лебедева найдется несколько миллионов таких, где смола диол-эпоксида от сигарет пристала не к гену ras, а к гену на хромосоме номер 17, той, что заставляет клетку в срочном порядке покончить с собой; а среди этих миллионов найдется несколько тысяч таких, куда критическая капелька ворвалась как раз вовремя, чтобы приземлиться на нить ДНК в разгар деления клеток, и образовала другую такую же. Итак, по миллиардам клеток, чьи вспученные окошки, состоящие из липидов, смотрят на каналы легкого, там и сям разбросаны в случайном порядке тысячи таких, где отвечающий за самоубийство ген на хромосоме номер 17 — впоследствии его назовут р53 — не работает. Вот одна из них. В нее-то после пятидесяти лет приятного дыма “Казбека” и влетает еще одна случайная молекула вязкой массы, направляется прямо к ras, чтобы все спутать, превратив жизненно важную Г в Ц; к тому же она оказывается тут как раз вовремя, успевает избежать фермента-редактора и создать собственную копию в новой клетке.

А это уже страшно. Новая клетка, которой командует мутировавший ген ras, становится опухолью, ничем не сдерживаемой, вышедшей из-под контроля защитных механизмов тела, готовой размножаться все дальше и дальше, неостановимо, жадно, совершенно не заботясь о том, как она повлияет на легкие Лебедева и на самого Лебедева.

Достаточно, чтобы это произошло один раз.

Лебедев снова начинает кашлять и на этот раз не может остановиться. Дальше идти некуда, этому нет конца — все равно, что вытянуть руку, пытаясь восстановить равновесие, и обнаружить, что стены, на которую можно опереться, больше нет. Он проваливается в кашель, все глубже и глубже. Там, внутри, сплошная слизь, воздуха нет, выхаркнуть комок той гадости, что забила горло, он не может, не может и прекратить борьбу за то, чтобы сдвинуть ее с места. Он задыхается. В ушах ревет. Перед глазами все усеяно множащимися звездочками, светящимися, слипшимися по всей ширине коридора, в этом затемненном сфумато. Он роняет голову между колен. Кашель, кашель, кашель. Паника, а за ней — порог, и туда, в туманное безразличие. Потом препятствие высвобождается, вываливается — полный рот, отвратительный, металлический вкус. Утереть трясущимися руками; сплюнуть; утереть.

— Товарищ!

Его зрение проясняется до темноты. Она стоит над ним, протягивая стакан с водой, пристально глядя на него с невольной жалостью.

— Вам домой надо, — говорит она.

— Я подожду, — отвечает он. — Неважно сколько.

— Нет, — говорит она, — вам надо домой. Вы что, не понимаете?