Страна Изобилия

На самом деле, когда они объяснили ему, что он должен сделать, если хочет сохранить свою прописку, он вообще ничего не сказал. Только переводил глаза с одного лица на другое. Потом он начал действовать — не сразу, не спеша. По сути, дело едва не дошло до крайнего срока, черт бы его подрал. Они столько продукции, произведенной линией номер 2, переписали задним числом, чтобы подкрепить цифры за начальные кварталы — часть из второго записали в первый, еще больше из третьего во второй, а все, что было произведено на настоящий момент в четвертом, было записано на третий, — что в запасе оставалось совсем немного; с номером 2 пора было кончать. Архипов испытал такое облегчение, какого не помнил с самой войны, когда его среди ночи разбудили клаксоны аварийных машин и он смог, надев пальто и меховую шапку, пойти на осмотр устроенного Пономаревым побоища, серьезно качая головой. Надо отдать должное этому мудозвону — дело он сделал на славу, “осуществил всестороннюю подготовку”, как говорят о планах сражений. И сам вел себя во время следствия так, будто у него в жилах ледяная вода, ему и в голову не приходило, что его, по сути говоря, выставили связанным перед зданием дирекции “Солхимволокна”, если что — приходи и бери его тепленьким, стоит только сказать, что нужен виновный. Но Москве, как оказалось, виновный был не нужен. Москва нахмурилась и под конец всех кругом осчастливила. Прислали распоряжение, по которому Соловецкому химволоконному тресту полагалось срочно доставить ПНШ-180-14С завода “Уралмаш” (усовершенствованная модель). Теперь Пономарев мог ускользнуть к себе в общежитие, а Архипов, Митренко и Косой могли сесть на скорый, зная, что впереди у них — год урезанных премий, а не безграничного позора.

— Вы поглядите, что у меня тут есть, — сказал Архипов, сунув в карман толстые пальцы, словно фокусник. — Нет, вы посмотрите, мужики. Да ладно тебе, Митренко, оставь парня в покое.

Митренко, открыв дверь в коридор, изводил молодого солдатика, пытавшегося пройти.

— Ногу подвиньте, пожалуйста, гражданин, — попросил парнишка.

— Отсоси, — любезно откликнулся Митренко.

— Уберитесь с дороги!

— Чего?

— С дороги, говорю, уберитесь!

— Чего-чего?

— Да уберись ты с дороги, старый хрыч!

— У-у-у! — с этими словами Митренко дунул парню в лицо.

Еще немного, и парень не выдержит и накинется на него; тогда милиционеры в соседнем купе поднимутся, встанут на сторону власти против молодежи, и его, к удовольствию Митренко, вышвырнут с поезда на последней остановке перед Москвой, где ему придется провести ночь на платформе, дрожа, поскольку поезд был последний.

— Хватит тебе, — повторил Архипов. — Бог с ним. — Он держал в руках три толстые сигары. — Кубинскую делегацию помните?

Митренко захлопнул дверь перед носом у парнишки и потянулся за своей сигарой. Они пахли сухим коричневым летом, далеким, со щекочущей примесью специй. Он, Косой и Архипов откусили кончики и по очереди приложились к пламени стальной зажигалки Косого, втянув в себя языки. Пых-пых-пых. И выдох.

— За нас, — сказал Архипов.

В грохочущем жаре купе спиралями поднимался густой дым, синий, как непокорный снег там, на улице, где бушевал ученик фокусника.

А дома, в Соловце, снег едва начинался. Лишь первые точечки алмазной пыли висели в конусах дуговых фонарей там, где шел Пономарев, то в темноте, то на свету, то в темноте, то на свету, вверх по гаревой дорожке мимо сложенного лесоматериала и штамповочной мастерской, вверх по холму, смотрящему на отравленное озеро, к директорскому дому, где его дожидалась мадам Архипова со своим розовым носиком и нервными руками. Он нес с собой ноты — фортепианный дуэт. Он тоже решил отступить от обычных правил игры.

3. Услуги. 1964 год

Штаны, как у тореадора, на восточном склоне Уральских гор достать было трудно, поэтому Чекушкин надел свои брюки от костюма, а к ним — рубашку цвета сливы; но когда сеньора Лопес начала выколачивать из пианино Дворца культуры пасодобль, он выставил бедро и понесся вместе со всем классом, топоча маленькими ножками. Они протанцевали к гребню, образованному покоробившимся полом, на ту сторону и снова оказались на ровной поверхности. Пианино гремело: даррарам, даррарам, даррарам. Где-то глубоко внизу одна из шахт, прогрызающих землю под Свердловском, осела, и здания на поверхности, как раз в этом месте, все непредсказуемым образом перекосились. Класс к этому привык; они перекатили через выпуклость, словно морская волна.