Страна коров

– Который? – спросили они. – Тот, чтоб спать… или тот, чтоб не спать?

Что для моих пассажиров, разумеется, было вопросом резонным: всего нам по-прежнему оставалось больше трехсот миль открытой дороги впереди – асфальт тянулся так далеко за пределы, куда добивали лучи фар, что тянулся он, казалось, в бесконечность. А дальше видна была лишь ночь.

– В этом я не очень уверен, – ответил я. – Мне не пришло в голову спросить. Мне известно лишь, что у человека был только один без другого. И теперь у меня единственный пузырек пилюль без его противоположности. Я положил его к себе в карман. И употреблю исключительно его содержимое во всей его полноте. Нравится вам это или нет, но я буду предан этому единственному пузырьку абсолютно. Наконец-то, как видите, я окажусь предан чему-то целиком, а это, весьма вероятно, означает, что вскорости и стану чем-то целиком. Что, как уже должно быть хорошо известно, есть нечто беспрецедентное…

Передо мной во тьму тянулось асфальтированное шоссе. Мы втроем крепились, а «олдзмобил» уносил нас все дальше и дальше от засухи Разъезда Коровий Мык и все глубже и глубже в глубочайшие пределы нескончаемой ночи. Где-то впереди уже ощущался слабый запах влаги.

– Жмите на спуск, Чарли, – по-прежнему слышал я голос Этел, умолявшей меня, и слова ее звучали не громче шепота.

И я нажал. Закрыл глаза и нажал на спуск.

Часть 3 Растворение

Ночь

День чище ночи.

Ночь пуще дня.

Я твердо давил на газ, и шестичасовая поездка до города заняла у нас чуть больше трех с половиной. По пустой трассе гнали мы сломя голову, пролетая мимо пустых полей и спящего скота, а время от времени – мимо съездов с трассы, уходивших на другой отрезок неразмеченного шоссе. За городком сама ночь была абсолютной тьмой, и, если б не лучи фар и разделительная полоса, проходившая под колесами «звездного пламени», нам бы совсем не на что было смотреть. Средь тьмы за окном и пустоты, окружавшей нас, единственным доказательством того, что мы движемся вперед, – единственным знаком того, что наша машина действительно едет от одной точки во времени до другой, что и мы сами перемещаемся, – был старый одометр, медленно вращавшийся на приборной доске «олздмобила» под грецкий орех.

– Мы жмем восемьдесят восемь, – сказал Рауль. – Что несколько быстровато, знаете ли…

И я кивнул.

Взамен разговорам Бесси взялась управлять АМ-радиоприемником, и некоторое время мы просто сидели в бессловесной машине, слушая далекие потуги классического кантри, одна за другой песни доносились через эфир, каждая рассказывала о жизни – иной, дерзкой, однако едва осуществимой. То были не просто песни о любви, сбывшейся или утраченной; это были песни о великой разнице между пребыванием и уходом.

– Эту я уже целую вечность не слышала… – говорила Бесси и закрывала глаза, чтобы лучше слушать.

И я кивал.