Страна коров

Через полчаса после выезда из Разъезда Коровий Мык последняя АМ-радиостанция растворилась в статике, Бесси нагнулась и выключила приемник. Воздух ночи незамедлительно стал присутствовать больше, сама же ночь оставалась совершенно тиха, если не считать рычания двигателя. Центральная полоса на дороге теперь пролетала под колесами нашей машины так быстро, что наступала и отступала единой непрерывной линией. От запаха винила и старой сигары из пепельницы Уилла в машине было тепло, и мы, несясь вперед опрометью, беседовали о том, что привело нас всех на сиденье седана – этой самой почтенной из всех великих машин, – к этому частному мигу во времени и пространстве. Впереди у нас был город, а позади – городок. А еще дальше сзади – несказанные стрелы, некогда выпущенные с устрашающего расстояния: изгибы и случайности, кои так или иначе подвели каждого из нас к здешнему итогу, к теплому салону «звездного пламени» Уилла 66-го года производства, и мы катим сейчас по пустой автотрассе ко внешним пределам тьмы. В нашем зеркальце заднего вида виднелись принятые пилюли и отчеты, что мы написали, и фантазии, какие мы некогда себе воображали. Были за нами еще и нарушенные пакты, и погребенные языки, многообещающее пограничье, неисследованные реки с их безжалостными плотинами, в которых ныне можно быть уверенными: они не дадут воде течь. Все это как-то оставалось в ярко освещенном прошлом, а вот впереди, вдалеке за запотевшим ветровым стеклом, где конец шоссе встречается с началом чистой тьмы, были надежды, за которыми мы гнались, – и еще не развеявшиеся мечты. Незавершенный отчет. Новаторское предложение. Несостоятельный план, который некогда нужно будет писать в темном свете одинокой настольной лампы. В слабом освещении салона «звездного пламени» – средь мягкого мерцанья приборной доски и известково-пыльной теплоты обогревателя – все это было видно ясно. И потому беседовали мы об этом от всей души. Растраченные любови. Разлученные грезы. Решения Верховного суда. Сотериологические дебаты[46]. Покоренная граница. Излюбленные супермаркеты. Святой покровитель потерявшихся путешественников. Наши смутные будущности и еще менее четкие истории. Затерявшись в промежутке между тьмой, остававшейся позади, и тьмой, что еще лежала впереди, мы говорили о том единственном, что могли теперь видеть. О ночи. О ее темноте. О далеко идущей пустоте вечности.

– Вы когда-нибудь видели такую темную ночь? – спросил Рауль.

Я прищурился в ночь за лучами фар. Но тьма перед нами была поистине темна.

– Нет, – сказал я. – Даже близко такой не видел.

– Я вот тоже. Мы как будто едем сквозь ту незримую часть вселенной, куда не может проникнуть свет.

– Именно. За все свои годы я, по-моему, темнее ночи не видал.

– Ну а я видала… – Бесси открыла глаза и смотрела не мигая вперед, в налетавшую ночь. – То было, когда мы с папой в последний раз ходили рыбачить. Тогда я еще была нетронута, а луны не было.

– Ты некогда была нетронута?

– Да. И луна не выходила. Ночь была такой же темной, как вот эта. Тучи густые перед дождем. В непроглядной черноте даже свою руку не разглядеть, если к самому лицу поднесешь. Звуки такие насыщенные. Повсюду запахи. Ночь была настолько наэлектризована, что прям костями ощущаешь. То был единственный раз, когда я чувствовала ночь. Папа тогда у меня болел. Болел так, как мне было не понять. Потом мы разожгли костер и уселись рядом. Я была очень маленькая, но до сих пор помню темноту той ночи. Запахи. Крепость звука. Пульсации. Я вся дрожала под одеялом и всхлипывала. Тогда в последний раз я видела реку из-за плеч моего отца.

Машина теперь мчалась на скорости за девяносто, и я твердо жал на педаль. Покуда мы заговаривали минуты – мили, – сама машина, казалось, замерла во времени, словно «олдзмобил» был совершенно неподвижен, смертельно покоен. Вопреки одометру могло быть так, что машина оставалась на одном месте – а сам мир со всем своим изощренным безумием непреклонно несся мимо.

– Когда я был ребенком, я боялся такой вот темноты, – сказал Рауль после того, как миновало самое последнее молчание. – Мать, бывало, заходила выключить свет у меня в комнате – перед тем, как уложить меня спать. В неосвещенной комнате она ложилась ко мне на старый матрас и рассказывала истории, которые ей рассказывала в свой черед ее мать, когда была молода. Хорошая история, говорила она, может происходить во тьме собственного воображения. Только представь, Раулито, что в мире совсем нет света. Снаружи этой комнаты нет ничего, только вековечная тьма и чернота непроницаемой ночи. Слова могут быть светом, при котором видишь, что происходит в темноте твоего собственного ума. Закрывай глазки, Раулито, и давай я расскажу тебе еще одну историю. Закрывай глазки, Раулито, и представь, что эта ночь будет длиться вечно…