Страна коров

– …На этом пути, друзья мои, мы вместе достигли поразительного. Расширения нашей программы гуманитарных наук. Перекрытия крыши библиотеки. Электрических пишущих машинок на подавляющем большинстве наших кафедр. Многократного возрастания приема студентов и роста нашего влияния, выходящего далеко за границы пустыря, на котором ныне стоит наша пасека. За годы мы свернули горы и перенаправили реки. Мы покорили континент и его приложения. Мы усмирили буйства природы. Черт, даже луна лично перед нами прогнулась. Короче говоря, время, что я провел с вами, было для меня наслажденьем – причем, мне бы хотелось думать, небесплодным. Оглядываясь на сумму всей моей долгой работы в штате, я бы хотел считать, что оставляю наш колледж в лучшем положении, – или, по крайней мере, не в таком шатком, – нежели то, в каком вы все оказались несколько мгновений назад в комнате 2С…

Доктор Фелч оторвался от своего конспекта.

– Шутка! – произнес он. После чего: – …А если серьезно, я бы хотел считать, что оставляю наш колледж в лучшем положении, – или, по крайней мере, не в таком шатком, – нежели то, в каком так давно он перешел по наследству ко мне. Разумеется, невозможно было б, учитывая наши смертные несовершенства, полностью избежать по пути ошибок. И таков, определенно, наш случай. Да, друзья мои, мы допускали множество ошибок, идя по извилистой тропе к непрерывному улучшению. Ибо вдоль тропы этой мы сеяли семена, которые сами же потом затаптывали в землю. Мы активно пожинали собственные заслуженные награды – лишь для того, чтобы затем смотреть, как эти обильные урожаи гниют в железнодорожных вагонах или погребаются в массовых захоронениях во имя стабилизации рыночных цен. Мы отмахивались от наших коренных языков в пользу тех, что к нам пришли из-за границы. Мы отправляли наших сынов и дочерей – боже мой, а сколько наших сынов мы отлучили от дома? – во все концы нашей необъятной раскидистой родины, и большинство их никогда больше к нам не вернулось. И, разумеется, бывали отдельные примеры бесчестья: заход на сою[62]; повинность[63] и нуллификация[64]; множество безосновательных судебных дел и разбирательств с ними во внесудебном порядке; шестое и восьмое августа соответственно[65]; ну и, конечно, небрежная реконструкция нашего кампуса после великого землетрясения и пожара двадцать шесть лет назад. Да, все это – правда. Все это – правда, друзья мои! Но если нам оглянуться всем вместе, надеюсь, вы согласитесь: какие бы то ни было ошибки, допущенные по пути, – сколь вопиющими они б ни казались, – делались не намеренно, а скорее – в лучших интересах нашего любимого колледжа…

При этом доктор Фелч снял с носа очки для чтения. Вынув из кармана тот же носовой платок, он стер некоторую влагу, скопившуюся у него на глазах, после чего высморкался.

– Прошу прощения, – сказал он. – Мне нелегко. Прошло уже тридцать лет, и, пробыв здесь так долго, я чувствую, что уделил этому колледжу отнюдь не малую часть самого себя. В этом кампусе нет ни дюйма почвы, по которому я лично бы не прошел. Нет ни единого проекта, которым бы я так или иначе не занимался. Нет ни единого замысла, внедренного в этом кампусе, на, по крайней мере, двенадцати заседаниях по обсуждению которого я бы не бывал. Когда я говорю вам, что за последние тридцать лет я отдал нашему прекрасному колледжу всё, – верьте мне. Свое сердце. Свою душу. Свою мужскую силу. Три своих брака. Я пожертвовал нашему учебному заведению всю свою человечность, до последней унции. Общинному колледжу Коровий Мык. Всем вам. И это поистине было великой привилегией и честью для меня.

На этом доктор Фелч умолк. В безмолвии кафетерия было слышно, как в кухне завелся льдогенератор.

– И на этом, вероятно, мне следует умолкнуть…

Доктор Фелч сделал паузу, чтобы его слова лучше дошли.

Но, разумеется, не умолк.

* * *