Страна, которой нет

- Дикий гиацинт. – И выволок, словно набухшую салфетку из раны, воспоминание о Ликии, о море, соснах, скальных некрополях и поле лиловых цветов; все то, что запретил себе знать двенадцать лет назад.

Должно быть, выглядел при этом не лучшим образом.

Хозяева переглянулись с милыми удивленными улыбками, но от комментариев воздержались. Хамади уже успел мысленно поблагодарить их за деликатность, и получил под дых вопрос Штааля: самый страшный звук.

Начальственная тварь, кажется, вычислила, что именно через аудиальный канал легче всего добраться до эмоций Амара, и вот, пожалуйста. Глупость как в спарринге, когда решишь, что противник уже отвязался и не будет добивать. Как же. Контрразведчик.

- Сирена детской «Скорой», застрявшей в пробке после теракта, - совершенно честно ответил гость.

- Горящая нефть, - сказала хозяйка, и Амар вцепился в поручни кресла, стараясь удержать на губах вызывающую улыбку прошлого ответа, но глазами все же спросил, и услышал то, чего не ожидал, но уже предчувствовал: - Пожар в Батмане.

Нелепое совпадение – Амар не хотел думать, что это розыгрыш или провокация, да и слишком часто сталкивался с тем, что the world is a bleeding village, - приклеило его к креслу и заставило сидеть, улыбаться, пить поданный прислугой ледяной шербет, ждать продолжения, и уже не мечтать о пластыре. За границами террасы его ждали санаторий в Ликии, поля цветущих гиацинтов, Ясмин, обстрел нефтеперерабатывающего комбината в Батмане, пятидесятиметровые факелы. Он не хотел туда. Не мог. Надеялся уже, что все похоронил под слоем лекарств, алкоголя и войны. Ее спасли, чтобы она промучилась еще три месяца. Он все-таки не сказал этого вслух.

- Да, понимаю... - выдохнул Амар, - Теперь моя очередь?

- Кажется, игра перестала быть игрой, - сказал Штааль. – Давайте прекратим.

Он хорошо и умно завел разговор об истории, искусстве, о классической европейской музыке – эта тема еще с конца 20-х вновь вернулась даже в самые патриотичные круги: чем дальше, тем чаще сторонники идеологии евразийства относились ко всему, что произрастало в культуре континентальной Европы, как к своему законному имуществу, которое необходимо высвободить из-под гнета истинного, заокеанского атлантического врага. Штаалю, впрочем, по тону и формулировкам было наплевать на пресловутое евразийство и возврат узурпированного наследия, что при его корнях было совершенно неудивительно – он уже рассказал, что его мать «прибалтийского происхождения» пела в анкарской опере, хотя рождение близнецов помешало ее полноценной карьере. Какой уж тут возврат наследия, что возвращать – то, что и так с тобой всегда?

Начальству явно не хватало компетентных собеседников, Амару – возможности отвлечься от недавнего ожившего кошмара, хозяйка явно могла бы участвовать в разговоре на равных, но слушала диалог словно дуэт, улыбаясь и едва не аплодируя звучанию, но не смыслу. Порой она ненадолго уходила, едва слышно шелестя полами верхнего одеяния, и возвращаясь, с едва заметной тревогой вглядывалась в лица мужчин: все ли в порядке. Эта очевидная ласковая забота странным образом не раздражала Амара, а успокаивала – а, впрочем, скорее дело было в том, что он извернулся и прилепил пластырь на локтевой сгиб. Штааль вроде бы ничего не заметил.

К обеду явились коллеги. Как Хамади уже узнал, подобные обеды с подчиненными шеф устраивал не реже раза в месяц, это считалось весьма полезной традицией. Гости – старший инспектор Ильхан, начальник технического отдела Саид Мендоса и Имран Максум, он же Двадцать Третий, - пожаловали с супругами и детьми. Дамы немедленно принялись шумно выражать друг другу свой восторг, дети образовали компанию. Оказалось, что у Ильхана с супругой это уже внуки. Оказалось, что Двадцать Третий женат на сказочной красоты тоненькой юной девочке, лет восемнадцати или двадцати. Оказалось, что девочке почти тридцать, и трое шумных погодков – ее. Оказалось, что супруга филиппинца Мендосы – глава столичного отделения Союза жен и матерей, известная общественная деятельница, притом одержимая матримониальным пылом: Сибель и Саид получили суровый выговор за то, что не предупредили о наличии такого замечательного холостяка; замечательный холостяк был просвечен рентгеновским взглядом и приговорен к немедленному знакомству с «достойной девушкой из хорошей семьи».