Страна мыслителей

Причем похоже ухудшилось, увы, окончательно. Да это было и неудивительно, ибо говорили лишь о перестройке, и каждый новый сюжет кричал о каком-нибудь очередном достижении. Наконец, Иван Моисеевич не выпержал. Со словами «какие к черту достижения, окончательно все развалили», он прямо-таки вырвал шнур из розетки. Сказать, что в этот миг Иван Моисеевич был зол, это значит

вообще остаться безмолвным. Нет, в этот миг Иван Моисеевич был просто невменяем, а это обычно не сулило ничего хорошего. Уж кто-кто, а родные об этом кое-что знали.

Пссле первого потока свирепых фраз по поводу перестройки, а заодно и в адрес правительства, жена Ивана Моисеевича спряталась в ванной, а после второй его тирады и теща заперлась в туалете. Но, как говорится, ничто в мире не вечно, и даже Иван Мсисеевич, наконец пришел в чувство, а придя в чувство, как водится, успокоися. Успокоившись, Иван Моисеевич хмуро взглянул по сторонам. Осмотревшись и, по-видимому, о чем -то заодно и поразмыслив, Иван Моисеевич как-то поежился . Да, натворил он дел. Хорошо еще; что теперь не те времена, а то быть бы ему уже завтра в какой-нибудь кутузке или того хуже. Надо бы покурить, решил он, а заодно во время перекура все и обдумать.. Как говорится, чем черт не шутит. Курил Иван Моисеевич в этот раз на редкость долго, сильно старался. Не хотелось ему, персональному пенсионеру, ударить в грязь лицом. Но как ни старался Иван Моисеевич, а придумать что-то дельное так и не сумел. Расстроился Иван Моисеевич; да делать нечего. Без совета пожалуй ему не справиться. Но к кому обратиться за ним . К теще? Нет, та не поможет. Теща, на то и теща, чтобы только вред наносить. К жене? Тоже нельзя. Жена, хоть и жена, но ведь она тещина дочь. Так что, одним словом,

положение безвыходное, хоть волком вой. И тут

Ивана Моисеевича словно осенило, а если зайти к

соседу? Тот хотя и гад, но человек не глупый, да

и хитрый, пожалуй. Такой может и посоветует что.

Только как к нему подступиться? Не скажешь же

ему, выручай, мол. Не поможет, и ведь из гадости

своей, чего доброго, еще и навредит. А подступиться надо,

не пропадать же ему, Ивану Моисеевичу, пенсионеру всесоюзного значения. И Иван Моисеевич открывает бар, со вздохом берет бутылку армянского коньяка и, надев шляпу, выходит на лестницу, и звонит в дверь квартиры напротив. На звонок открыаает усатый парень, лет тридцати.

- О, кого я вижу, Иван Моисеевич, – весело басит парень, – заходи, гостем будешь.

- Привет, сосед, – говорит Иван Моисеевич и, передавая бутылку парню, проходит в квартиру.

- Ух ты, армянский, – еще гуще басит сосед, теперь в его голосе к веселым прибавляются и теплые нотки. – Ну, ты человек, Иван Моисеевич! – Парень восторженно похлопывает Ивана Моисеевича по плечу.

- Скажешь тоже, – отшучивается Иван Моисеевич, проходя уже в комнату. Поначалу пили молча. Иван Моисеевич обдумывал как бы ему начать, а сосед просто не хотел начинать первым. Наконец, Иван Моисеевич решился. Время поджимало, да и бутылка пустела что-то подозрительно быстро, а ведь пришел он сюда отнюдь не пить.

- 3наешь, – начал Иван Моисеевич, – я вчера разговаривал с одним армянином, похоже из бывших боевиков. Так вот, он сказал, что все беды в нынешней перестройке происходят только по вине евреев. – При последнем слове Иван Моисеевич поднял глаза и проницательно взглянул на соседа. Тот в это время опрокидывал очередную стопку. Но сосед и ухом не повел. – А ты как думаешь? – несколько задетый равнодушием соседа продолжил Иван Моисеевич.

- А мне-то что, – сосед, казалось, был не расположен беседовать.

«Вот сука, – пронеслось в голове Ивана Моисеевича, – разговаривать не хочет, а пить зa мой счет не отказывается. Хоть бы поперхнулся что ли.» Но вслух, однако, сказал миролюбиво, хотя и настойчиво: «Нет, ты все же ответь, кто по-твоему виноват: евреи или все-таки правительство?»

- Кто-кто, заладил одно, словно попугай, рявкнул сосед, – а ежели никто не виноват.

-Нет, так не бывает, – не унимался Иван Моисеевич.

- Ну, ладно, черт с тобой, – сдался сосед, – я думаю, что во всем виноваты евреи.

- А правительство? – поспешил вставить неугомонный Иван Моисеевич, и при этих словах глаза его подозрительно забегали.

- А правительство само собой, ведь в нем сплошь и рядом одни евреи. Говорят, что и сам тоже их человек.

- Ну, это, брат, ты загнул. Евреи, они, конечно, молодцы, но что бы заправлять всем, нет, это уж слишком!

- Слишком, слишком, – разозлился сосед, – много ты в этом понимаешь. Я тебе откровенно скажу, хоть ты и пенсионер всесоюзного значения, короче говоря, уважаемый человек, но в политике ты ни хрена не смыслишь, уж поверь мне. Да и вообще, что ты так за евреев заступаешься? Ты то сам, кажись, русский. Что тебе евреи? Пекся бы лучше о своих, ведь хуже русских никто не живет.

- Э, – Иван Моисеевич аж заерзал на стуле, – русский-то я, русский, но и евреи тоже люди. А Господь что говорил? Господь говорил, что человек человеку товарищ и брат. Вот так-то парень.