Страна поднимается

Нуп стоит перед манговым деревом у околицы. Дерево это посадил дядюшка Кланг, отец старого Па, когда мать носила еще Пуна припеленутым за спиной и он только-только начинал, еле стоя на йогах, ковылять следом за нею в ноле. А теперь вой ветви манго распростерлись вширь, накрыв своей тенью чуть не всю деревенскую площадь. Кора его кое-где прогнила, потемнела. Но само дерево стояло несокрушимо. Оно высилось здесь, как древний деревенский старец. Лишь за четырнадцать последних лет сколько видело оно радостей и печалей, тревог и бед девяноста земляков из Конгхоа. Нуп стоит под манговым деревом, и сердце его переполняет любовь к родной деревне и нежность к людям, шедшим за ним все эти четырнадцать лет, претерпевшим столько лишений и тягот, что иногда казалось: еще немного — и всему конец, придется вернуться под иго француза. Но нет, как бы тяжело ни приходилось им, ничто не смогло их согнуть, пересилить, Нуп теперь знает, каковы они, люди Конгхоа.

Он начинает свою речь. Да, разговор сегодня предстоит нелегкий — вчетверо, впятеро трудней прошлых. Шутка ли, Конгхоа должна поделиться рисом и солью с четырьмястами людей Харо, а кто, как не они, приводили француза грабить рис, жечь дома Конгхоа?!

Все молчат. Бот уж чего они никак не ждали. Как, кормить Харо? Нет уж, нет! Ни за что!

Но Нуп продолжает как ни в чем не бывало:

— Да, дядюшка Ой прав. Я и сам не хочу, чтобы Конгхоа и Харо слились в одну деревню. Жить вместе время еще не настало. Сколько еще слов надо сказать людям Харо, чтоб они услышали нас и перестали слушать француза. Нет, пусть пока поживут отдельно. Но нельзя, чтоб они поселились возле форта Хатам. Надо помочь им перебраться сюда, поближе. Подкормим их, научим ставить ловушки и биться с французом…

Старый Ой, нарочито громко ворча, усаживается на землю. Нет, он не желает больше слушать.

— Люди, вот что я скажу! — кричит старик, качая головой. — Нуп жалеет тех, кто держал сторону француза, хочет отдать им свой рис, маниоку. Что же, его воля. А мое сердце не ведает жалости к французским прихвостням, я ничего им не дам. Их ноги шли по тропе впереди француза к нашей деревне, это они, люди Харо, грабили наш рис. Почему же они теперь не приведут француза, не отнимут у нас рис и не набьют себе брюхо? А коль они не идут за рисом, ты, Нуп, хочешь сам отнести им зерно. Что, скажешь, не так? Взгляни на мои глаза, пощупай их пальцем — он весь уйдет в глазницу, так глубоко ввалились они. А все потому, что из месяца в месяц не спал я ночами, таская воду на поле. Нет, слышите, не желаю кормить французских прихвостней. Если вы, земляки, согласны — воля ваша. Только я тогда уйду жить в другую деревню…

Молчание. Нуп понимает, старый Ой в чем-то и прав. Разве все эти месяцы не поливал он свою землю прилежней других стариков? Не спас на своем поле больше риса, чем прочие? Но прав-то он лишь отчасти. А Нуп ведь на то и человек Партии, чтоб правота его была полной. Он должен видеть дальше всех и — это самое главное — донести правоту свою до каждого человека.

— В горах, — говорит он, — много дорог. Добрые дороги ведут на вершины, злые спускаются в пропасти. На вершинах светит солнце, в пропастях кишат ядовитые змеи. Люди Харо издавна только и слышали француза, они не слыхали слов дядюшки Хо. Они шли злою дорогой. Но теперь увидели наконец ядовитых змей и хотят ступить на добрую дорогу. Неужто мы с вами им не поможем?

Старый Па теребит волоски, торчащие из родимого пятна на подбородке.

— Мы, — отвечает он, — должны взять их за руку и вывести на правильный путь.

— Если в одиночку карабкаешься на кручу, — подхватывает Нуп, — остаешься без сил. Взбираясь вдвоем, устаешь, но не слишком. Поднимаешься втроем — усталость и вовсе мала. Когда идешь на француза, все то же самое. Наша деревня Конгхоа одна не смогла устоять, пришлось бежать, прятаться повыше в горах. Потом прибавились Баланг, Дета, Талунг и Конгма, и мы стали воевать много лучше. Теперь вон француз семь дней рыщет вокруг, а рис наш забрать не в силах. Так бот, нынче… нынче прибавились к нам четыреста человек из Харо…

Глаза его блестят, он улыбается:

— Понимаете — четыреста человек! Это же сила. Не сегодня завтра станем бить француза крепче прежнего. Он скоро останется сам-один, слышите, люди?..

— Так-то оно так, — протяжно вздохнул Хоп, — но люди Харо не пойдут за нами. Просто сейчас они голодают, и на словах чего только не наболтают. А пройдет время — вернуться назад к французу.

— И нам еще их кормить! — кричит тетушка Ху. — Да никто и пальцем не шевельнет…

Но Нуп стоит на своем: