Церера на ватных ногах зашла в хижину. После всего увиденного разговоры об огне и тепле казались чем-то несущественным, даже бессердечным. До сегодняшнего дня она только раз видела мертвое тело, и это было тело ее отца, мирно лежащее на больничной койке. Медсестры даже расчесали ему волосы – маленький акт заботы о человеке, который при жизни всегда следил за своей внешностью и не хотел бы неприглядно выглядеть после смерти. По отношению к госпоже Блайт или ее дочери такой заботы не проявили, бросив их на съедение свиньям. Что же касается младенца…
Но Церера не хотела даже думать об этом. Чтобы отвлечься, она начисто вымела каминную решетку и уложила на нее наколотые дрова и сухую солому для растопки. В укромном уголке каменной кладки нашлись обломок кремня и кусок железа. После нескольких неудачных попыток и одного поцарапанного пальца – все благодаря ее слабой руке – ей удалось высечь достаточно искр, чтобы огонь разгорелся, и вскоре в хижине стало не так холодно и пусто. Она присела в ожидании у окна, но в сгущающихся сумерках Лесника нигде не было видно. Корова, однако, перестала мычать, и Церера больше не слышала сопения и хрюканья кормящихся свиней. Сама она редко ела мясо, но даже если б и была более плотоядной, то никогда больше даже не притронулась бы к свинине или бекону.
Уже совсем стемнело, когда она услышала стук в дверь и Лесник позвал ее по имени. Церера сдвинула засов, чтобы впустить его. Он нес ведро с молоком, и хотя руки у него были чистыми, одежда была вся перемазана кровью и грязью, так что она знала, что именно он смыл со своей кожи. На спине у него была одна из седельных сумок с едой и сменой одежды для него самого. Лесник поставил сумку на пол, а затем задернул занавеску у кровати, чтобы переодеться, не смущая Цереру. Когда он вернулся, перепачканная одежда была уже свернута и перевязана ремешком. Отложив сверток в сторону, он присоединился к Церере у очага.
– Что вы сделали с телами? – спросила она.
– Похоронил их, – ответил Лесник. – Там были только госпожа Блайт и ее дочь. Ребенка с ними не было.
– А не могло ли быть так, что?.. В смысле, не могли ли свиньи?..
Она так и не сумела заставить себя произнести это вслух.
– Нет, – сказал Лесник. – Я думаю, что младенца забрали отсюда после того, как убили его мать и бабушку.
– Кто же такое мог сделать?
– В этом мире нет недостатка в жестокости – как, впрочем, и в любом другом.
Он поднял руку, чтобы потрогать ей лоб. Церера инстинктивно отстранилась от него, вспомнив о том, чем он совсем недавно занимался, и тут же ощутила стыд.
– Простите, – пролепетала она. – Пожалуйста, не стесняйтесь.
Лесник приложил ладонь к ее щеке.
– У тебя опять поднялась температура, – произнес он. – Покажи-ка мне рану.
Церера закатала рукав, обнажив поврежденную руку. В свете огня было видно, насколько та воспалилась. Плоть от запястья до самой шеи была опухшей и красной, с желтыми потеками гноя, и она едва могла пошевелить пальцами.
– Завтра мы двинемся дальше и поищем помощи в другом месте, – сказал Лесник. – А пока что я обойдусь тем, что могла оставить госпожа Блайт.
Он взял с полки ступку и пестик и приготовил примочку из лука, имбиря, чеснока и куркумы, а также эвкалипта и одуванчика, после чего добавил в смесь хлеб и молоко. Приложил ее к месту укуса, и Церера почувствовала, как от раны распространяется приятная прохлада. Через несколько минут она снова смогла размять пальцы, а яркая краснота сменилась тускло-розовым.
– Теперь лучше, – сказала она. – Спасибо.
Вместе с Лесником они порылись в кладовой и обнаружили картошку, репу, морковь и еще немного лука, из которых сварили похлебку. Тушеное мясо из котелка Лесник выбросил, а старое молоко вылил – просто на случай, если тот, кто убил обеих женщин, что-то в них подмешал. Он не стал отдавать их даже свиньям.
Ели они в молчании. Похлебка оказалась на удивление вкусной, чему способствовали травы и специи, которые Церера добавила из запасов хижины, но вот парное коровье молоко ей решительно не понравилось. На ее вкус оно оказалось чересчур уж похожим на сливки и таким теплым, что ее затошнило. Дома в холодильнике она держала только молоко с пониженным содержанием жира, да и то для Фебы – сама предпочитала и вовсе обезжиренное. Церера решила не пытаться объяснить ни одно из этих понятий Леснику, который налил себе уже третью кружку парного молока и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Она не стала бы сбрасывать со счетов возможность того, что он вернется к корове с кружкой в руке и нацедит себе молока прямо из вымени, словно какой-нибудь выпивоха в пабе, который втихаря наливает себе пива из крана, пока бармен стоит к нему спиной.