Страна Рождества

Она и теперь была мертва. На ней был больничный халат, не завязанный, так что он видел ее голую тощую спину, когда она наклонилась вперед. Она сидела на хорошем бежевом кожаном сиденье своей голой задницей. Ноги у нее были тощие и страшные, очень белые в темноте, исполосованные старыми черными варикозными венами. Глаза прикрывали две блестящие, серебряные, только что отчеканенные монеты в полдоллара.

Уэйн открыл было рот, чтобы закричать, но ба Линди поднесла палец к губам. Ш-ш-ш.

— .замедлить это сможешь то, наперед задом думать будешь Если .Уэйн, правды от тебя увозит Он, — мрачно предупредила она его.

Мэнкс склонил голову, словно прислушиваясь к шуму под капотом, который ему не нравился. Линди говорила достаточно внятно, чтобы Мэнкс ее слышал, но тот все это время не оборачивался, а выражение его лица можно было истолковать так: он думал, что что-то слышал, но не был уверен.

Уэйну было дурно от одного ее вида, но от бессмыслицы, которую она несла, — бессмыслицы, раздражающе топтавшейся на краю смысла, — у него волосы встали дыбом. На ее глазах поблескивали монеты.

— Уходи, — прошептал Уэйн.

— .юность твою себе заберет и душу тебя у отнимет Он .тебя порвет не пока, резинку как, растягивать тебя Будет .души собственной твоей от прочь тебя увезет Он, — поясняла ба Линди, для пущей вескости то и дело надавливая холодным пальцем ему на грудину.

Где-то глубоко в горле он издал тонкий ноющий звук, отшатываясь от ее прикосновения. В то же время он изо всех сил пытался разобраться в ее мрачно продекламированной околесице. Он тебя порвет — это он уловил. Резинку как? Нет, должно быть как резинку. А, вот в чем дело. Она проговаривала слова задом наперед, и на каком-то уровне Уэйн понял, что именно поэтому мистер Мэнкс не мог вполне расслышать ее на переднем сиденье. Он не слышал ее, потому что ехал вперед, а она двигалась задом наперед. Он попытался вспомнить, что еще она сказала, чтобы проверить, можно ли распутать ее мертвый синтаксис, но ее слова уже улетучивались из его памяти.

Мистер Мэнкс сказал:

— Опускай же окно, малыш! Давай! — Его голос вдруг погрубел, утратил прежнее дружелюбие. — Прихвати себе этой сладости! Не медли! Мы почти у туннеля!

Но Уэйн не мог опустить окно. Для этого надо было протянуть руку мимо Линди, а он боялся. Он боялся ее так же, как некогда боялся Мэнкса. Ему хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть ее. Он делал коротенькие судорожные вдохи, словно бегун на последнем круге, а выдохи сопровождались паром, как будто в заднем отсеке автомобиля было холодно, хотя холода он не чувствовал.

Он глянул на переднее сиденье в поисках помощи, но мистер Мэнкс изменился. У него не было левого уха — оно стало лохмотьями плоти, маленькими малиновыми полосками, качающимися у его щеки. Шляпа у него отсутствовала, а голова, которую она покрывала, теперь была лысой, бугристой и усеянной пятнами, всего с несколькими серебряными нитями, зачесанными назад. Со лба свисал большой лоскут отодранной красной кожи. У него не было глаз, а на их месте гудели красные отверстия — не окровавленные глазницы, но кратеры, наполненные живыми углями.

Рядом с ним спал в своей отутюженной форме Человек в Противогазе, улыбаясь так, что сразу было видно: и живот у него полон, и ноги согреты.

Через лобовое стекло Уэйн видел, что они приближаются к туннелю, проделанному в каменной стене, к черной трубе, ведущей внутрь горы.

— Кто там с тобой сзади? — гудящим и страшным голосом спросил Мэнкс. Это не было голосом человека. Это было голосом тысячи мух, гудящих в унисон.

Уэйн оглянулся на Линди, но та исчезла, оставила его.

Туннель поглотил «Призрак». В темноте остались только те красные отверстия на месте глаз Мэнкса, смотревшие на него.

— Я не хочу в Страну Рождества, — сказал Уэйн.

— Все хотят в Страну Рождества, — сказало существо на переднем сиденье, некогда бывшее человеком, но, возможно, уже сто лет как переставшее им быть.

Они быстро приближались к яркому кругу солнечного света в конце туннеля. Когда они въехали в отверстие в горе, была ночь, но теперь они мчались к летнему полыханию, и у Уэйна от этой яркости заболели глаза, даже когда до выезда оставалось еще сто футов.

Он прикрыл руками лицо, постанывая от муки. Свет обжигал сквозь пальцы, делался все более интенсивным, пока не начал проникать прямо через его руки и он не начал различать черные палочки собственных костей, окутанных мягко сияющими тканями. Он чувствовал, что в любое мгновение весь этот солнечный свет может его воспламенить.

— Я не хочу! Мне это не нравится! — крикнул он.

Машина так сильно тряслась и подпрыгивала на колдобистой дороге, что его руки сдвинулись с лица. Он заморгал в утреннем солнечном свете.

Бинг Партридж, Человек в Противогазе, выпрямился на своем сиденье и повернулся, оглядываясь на Уэйна. Его форма пропала, и он был все в том же испачканном спортивном костюме, что и накануне.

— Да уж, — сказал он, засовывая себе палец в ухо. — Я тоже не слишком радуюсь по утрам.

Шугаркрик, штат Пенсильвания