Страна Рождества

В огромных старых дубах, окаймлявших стоянку вокруг почерневших руин церкви, поднялся ветер. Уэйн, даже при закрытых окнах, почувствовал запах гари.

«NOS4A2» повернул и въехал на подъездную дорогу к отдельно стоящему гаражу. Бинг, извиваясь, порылся в кармане и извлек пульт дистанционного управления. Дверь поднялась, и автомобиль вкатился внутрь.

Гараж являл собой полый бетонный блок, прохладный и темный внутри, пропахший маслом и железом. Металлический запах исходил от баллонов. В гараже стояло с полдюжины зеленых баллонов, высоких цилиндров с вкраплениями ржавчины и с красными трафаретными надписями сбоку: ОГНЕОПАСНО, СОДЕРЖИМОЕ ПОД ДАВЛЕНИЕМ и СЕВОФЛУРАН. Они выстроились, как солдаты какой-то чужеродной армии роботов в ожидании проверки. За их рядами виднелась узкая лестница, шедшая в мансарду на втором этаже.

— Ура-ура-ура, нам завтракать пора, — сказал Бинг. Он посмотрел на Чарли Мэнкса. — Я приготовлю вам лучший завтрак, какой вы когда-либо ели. Провалиться мне на этом месте. Лучший. Просто скажите, что вы хотите.

— Я хочу побыть один, Бинг, — сказал Мэнкс. — Хочу, чтобы у меня немного отдохнула голова. Если я не очень голоден, то, вероятно, потому, что я сыт твоей болтовней. Набрал уже слишком много бесполезных калорий.

Бинг съежился и украдкой поднес руки к ушам.

— Не закрывай уши и не притворяйся, что ты меня не слышишь. Ты все это время был настоящим бедствием.

У Бинга сморщилось лицо. Глаза закрылись. Он безобразно заплакал.

— Я мог бы просто застрелиться! — крикнул Бинг.

— Это большая глупость, — сказал Мэнкс. — Да и все равно ты бы, скорее всего, промахнулся и всадил пулю в меня.

Уэйн рассмеялся.

Он удивил всех, включая себя самого. Это было совершенно непроизвольной реакцией — как чихание. Мэнкс и Бинг обернулись и посмотрели на него. У Бинга из глаз лились слезы, его жирное, уродливое лицо было искажено страданием. Но вот Мэнкс, тот смотрел на Уэйна с каким-то удивленным восхищением.

— Заткнись! — крикнул Бинг. — Не смей смеяться надо мной! Я порежу тебе все лицо! Возьму ножницы и разрежу всего тебя на кусочки!

Мэнкс взял серебряный молоток и ударил им Бинга в грудь, оттолкнув его обратно к его дверце.

— Тихо, — сказал Мэнкс. — Любой ребенок станет смеяться над ужимками клоуна. Это совершенно естественно.

В голове Уэйна мелькнула мысль о том, как смешно было бы, если бы Мэнкс ткнул молотком Бингу в лицо и разнес ему нос. Ему представилось, как нос Бинг лопается, как воздушный шарик, наполненный красным кул-эйдом[136], — образ настолько комичный, что он чуть было не рассмеялся снова.

Часть Уэйна, очень далекая, тихая часть, задавалась вопросом, как он умудряется находить в этом хоть что-то смешное. Может, он до сих пор испытывал помутнение из-за газа, которым опрыскал его Бинг Партридж. Он проспал всю ночь, но не чувствовал себя отдохнувшим. Он чувствовал себя больным, обезвоженным и перегревшимся. Больше всего его донимала жара: он варился в собственном соку, мечтая о прохладном душе, прохладном озере, прохладном глотке снега.

Мэнкс снова искоса глянул на Уэйна и подмигнул. Уэйн вздрогнул, желудок у него медленно пошел колесом.

«Этот тип, как бы то ни было, ядовит, — подумал он, а потом снова сказал это про себя, только задом наперед: — Ядовит, было ни то бы как, тип этот». И, составив эту странную, неестественную, вывернутую фразу, Уэйн, как ни удивительно, почувствовал себя лучше, хотя не мог сказать, почему именно.

— Если ты расположен хозяйничать, то мог бы поджарить ломтик бекона для растущего молодого человека. Он, я уверен, не отказался бы.

Бинг опустил голову и всхлипнул.

— Валяй, — сказал Мэнкс. — Валяй, плакса, к себе на кухню, где мне не придется это выслушивать. Скоро я с тобой разберусь.

Бинг вылез, закрыл дверцу и зашагал мимо автомобиля к подъездной дороге. Проходя мимо задних окон, он бросил ненавидящий взгляд на Уэйна. Уэйн никогда не видел, чтобы кто-нибудь смотрел на него так, словно на самом деле хотел его убить, задушить насмерть. Это было забавно. Уэйн чуть было снова не расхохотался.

Уэйн медленно, неуверенно выдохнул, не желая думать ни о чем, что приходило ему на ум. Кто-то открутил крышку банки с черными мотыльками, и теперь они неистово трепыхались у него в голове целым вихрем идей: смешных идей. Смешных, как сломанный нос или человек, стреляющий себе в голову.

— Я предпочитаю ездить по ночам, — сказал Чарли Мэнкс. — В глубине души я ночной человек. Все, что хорошо днем, ночью еще лучше. Карусель, колесо обозрения, поцелуй девочки. Все. И вот еще что. Когда мне исполнилось восемьдесят пять, солнце стало досаждать моим глазам. Тебе надо сходить поспать?

— Вы имеете в виду… пописать?

— Или сделать шоколадное пирожное? — спросил Мэнкс.

Уэйн снова рассмеялся — резким и громким лающим хохотом, — а потом захлопнул ладонью рот, словно мог проглотить его обратно.