Страна Рождества

Он грезил наяву о том, что будет делать со своей новой ручной бабочкой. Ему понравилась мысль научить ее приземляться ему на палец, подобно обученному соколу. Он видел в уме, как она покоится на кончике его указательного пальца, медленно и мирно помахивая крыльями. Старая добрая бабочка. Уэйн назвал бы ее Санни.

В отдалении залаяла собака — звуковое сопровождение ленивого летнего дня. Уэйн вытянул шатающийся зуб из десны и положил его в карман шорт. Он вытер кровь о рубашку. Когда он снова стал потирать полумесяц, его пальцы размазали кровь по всей его поверхности.

Что, спрашивается, едят бабочки? Он был уверен, что они питаются пыльцой. Интересно, чему еще он мог бы ее научить: может, ему удастся научить ее пролетать через горящий обруч или ходить по миниатюрному канату? Он видел себя уличным артистом, в цилиндре, со смешными черными накладными усами: Цирк Необычайных Бабочек Капитана Брюса Кармоди! Ему воображалось, что игрушка-полумесяц, как знак генерала, прикреплена к его правому лацкану.

Он задавался вопросом, сможет ли он научить бабочку делать мертвые петли, как самолет в шоу каскадеров. Ему пришло в голову, что он может оторвать одно крыло, и тогда она наверняка будет летать петлями. Он представил себе, что крыло будет отрываться как кусок липкой бумаги: сначала небольшое сопротивление, а затем радующее слух негромкое чмоканье отсоединения.

Окно опустило себя на дюйм, мягко поскрипывая ручкой. Уэйн не поднимался. Бабочка достигла верхнего края стекла, один раз взмахнула крыльями и вплыла, чтобы приземлиться у него на колене.

— Эй, Санни, — сказал Уэйн. Он протянул руку, чтобы погладить ее пальцем, и она попыталась улететь, что было совсем не забавно. Уэйн выпрямился на сиденье и поймал ее одной рукой.

Некоторое время он пытался научить ее делать разные трюки, но вскоре бабочка утомилась. Уэйн опустил ее на пол и растянулся на диване, сам немного уставший. Уставший, но довольный. Он добился от бабочки нескольких хороших мертвых петель, прежде чем она перестала двигаться.

Он закрыл глаза. Обследовал языком беспокойно покалывающее небо. Десна все еще кровоточила, но это его не огорчало. Ему нравился вкус собственной крови. Даже когда он задремал, большой палец продолжал поглаживать маленький полумесяц, его глянцевито-гладкий изгиб.

Уэйн не открывал глаз, пока не услышал, как дверь гаража с урчанием поднимается к потолку. Он с некоторым усилием сел, ощущая приятную сонливость, укоренившуюся в мышцах.

Мэнкс замедлил шаг, подойдя к борту автомобиля. Он нагнулся, склонил голову набок — недовольно, как это делают собаки, — и уставился через окно на Уэйна.

— Что случилось с бабочкой? — спросил он.

Уэйн глянул на пол. Бабочка лежала кучкой, оба крыла и все ее ножки были оторваны. Он нахмурился, смущенный. Она была целехонька, когда они начали играть.

Мэнкс цокнул языком.

— Что ж, мы пробыли здесь достаточно долго. Нам бы лучше пуститься в путь. Тебе надо сходить пи-пи?

Уэйн помотал головой. Он снова посмотрел на бабочку, чувствуя, как по коже бегут мурашки от неловкости, а может, даже стыда. Он помнил, как оторвал, по крайней мере, одно крылышко, но в то мгновение это казалось — захватывающим. Как сдирание ленты с идеально упакованного рождественского подарка.

«Ты убил Сани», — подумал Уэйн. Он бессознательно стиснул в кулаке свой полумесяц. Изувечил ее.

Он не хотел вспоминать, как выдергивал ей ножки. Ощипывал их по одной, меж тем как она отчаянно трепыхалась. Он сгреб останки Санни в ладонь. В дверцах были установлены маленькие пепельницы с ореховыми крышками. Уэйн открыл одну из них, сунул в нее бабочку и дал крышке упасть и закрыться. Вот. Так-то лучше.

В замке зажигания сам собой повернулся ключ, и автомобиль встряхнулся и ожил. Щелкнуло, включаясь, радио. Элвис Пресли обещал, что будет дома к Рождеству. Мэнкс протиснулся за руль.

— Ты прохрапел целый день, — сказал он. — И после вчерашних треволнений я этому не удивляюсь! Боюсь, ты проспал обед. Я бы тебя разбудил, но подумал, что сон тебе нужнее.

— Я не голоден, — сказал Уэйн. От вида Санни, разорванной на куски, у него расстроился желудок, и мысль о еде — ему почему-то представлялись исходящие жиром колбаски — вызывала у него тошноту.

— Ладно. Сегодня вечером мы будем в Индиане. Надеюсь, к тому времени аппетит у тебя восстановится! Я знал закусочную на М-80[142], где можно было взять корзину вкуснейшего картофеля фри, глазурованного корицей и сахаром. Это единственное в своем роде вкусовое ощущение! Невозможно остановиться, пока все ломтики не кончатся, после чего будешь облизывать бумагу. — Он вздохнул. — При моей любви к сладкому просто чудо, что у меня не сгнили все зубы! — Он повернулся и улыбнулся Уэйну через плечо, демонстрируя полный рот коричневых пестрых клыков, торчащих туда и сюда. Уэйн видел старых собак с более чистыми и здоровыми на вид зубами.