Страна Рождества

Девочка и ее отец уселись в свой пикап, и грузовик покатил задним ходом по гравию. Уэйн помахал рукой. Девочка увидела его и помахала в ответ. Ничего себе, какие у нее классные волосы. Изо всех этих гладких золотых волос можно было бы сделать веревку длиной в четыре фута. Можно было бы сделать шелковистую золотую петлю и повесить ее на ней. Небывалая мысль! Уэйн задумался, был ли кто-нибудь когда-нибудь повешен на собственных волосах.

Мэнкс какое-то время провел на стоянке, разговаривая по телефону. Он расхаживал туда-сюда, и его ботинки поднимали в белой пыли меловые облака.

В дверце позади сиденья водителя подпрыгнула кнопка блокировки. Мэнкс открыл дверь и наклонился внутрь.

— Уэйн? Помнишь, вчера я сказал, что если ты будешь хорошо себя вести, то сможешь поговорить со своей матерью? Я не хотел бы, чтобы ты думал, будто Чарли Мэнкс не умеет держать слово! Вот она. Она хотела бы услышать, как ты поживаешь.

Уэйн взял телефон.

— Мама? — сказал он. — Мама, это я. Как дела?

Сначала были шипение и треск, а потом он услышал голос матери, задыхающийся от волнения:

— Уэйн.

— Я здесь. Ты меня слышишь?

— Уэйн, — снова сказала она. — Уэйн. Ты в порядке?

— Да! — сказал он. — Мы остановились купить фейерверки. Мистер Мэнкс купит мне бенгальские огни и, может, бутылочную ракету. С тобой все в порядке? Ты говоришь, как будто плачешь.

— Я скучаю по тебе. Маме нужно вернуть тебя, Уэйн. Мне нужно тебя вернуть, и я еду к тебе.

— А. Хорошо, — сказал он. — А у меня зуб выпал. Вообще-то несколько зубов! Мама, я люблю тебя! Все хорошо. Я в порядке. Мы веселимся!

— Уэйн. Ты не в порядке. Он что-то с тобой делает. Забирается тебе в голову. Ты должен ему помешать. Должен бороться с ним. Он нехороший человек.

Уэйн почувствовал нервное трепетание у себя в животе. Он провел языком по своим новым, колючим, похожим на крючки зубам.

— Он покупает мне фейерверки, — угрюмо сказал он. Он все утро думал о фейерверках, о том, как будет пробивать ракетами отверстия в ночи, поджигать небо. Он хотел бы, чтобы можно было зажигать облака. Вот это было бы зрелище! Горящие плоты облаков, падающие с неба, извергающие при снижении столбы черного дыма.

— Он убил Хупера, Уэйн, — сказала она, и это было подобно удару в лицо. Уэйн вздрогнул. — Хупер погиб, сражаясь за тебя. Ты должен сражаться.

Хупер. У него было такое чувство, словно он долгие годы не думал о Хупере. Но теперь он его вспомнил, его большие, печальные и искательные глаза, выглядывающие из седой, как у йети, морды. Уэйн вспомнил его тяжелое дыхание, теплый шелковистый мех, глупую веселость… и то, как он умер. Он вгрызся в лодыжку Человека в Противогазе, а потом мистер Мэнкс… потом мистер Мэнкс…

— Мама, — сказал он вдруг. — По-моему, я заболел, мама. По-моему, внутри я весь отравлен.

— Ой, малыш, — сказала она, снова заплакав. — Малыш, ты только держись. Держись себя самого. Я еду.

У Уэйна появилась резь в глазах, и мир на мгновение размылся и раздвоился. Его удивило, что он едва не плакал. В конце концов, он не чувствовал настоящей грусти, это, скорее, было воспоминанием о грусти.

«Скажи ей что-нибудь, что могло бы ей пригодиться, — подумал он. Потом снова подумал то же самое, но на этот раз медленно и задом наперед: — Пригодиться. Нибудь-что. Скажи».

— Я видел бабушку Линди, — выпалил он вдруг. — Во сне. Она говорила запутанно, но пыталась сказать что-то о том, как с ним бороться. Только это трудно. Все равно что пытаться поднять булыжник ложкой.

— Что бы она ни говорила, просто делай это, — сказала мать. — Старайся.

— Да. Да, я постараюсь. Мама. Мама, кое-что еще, — сказал он, из-за внезапной срочности начиная тараторить. — Он везет нас повидаться с…

Но Мэнкс просунул руку в задний отсек машины и выхватил телефон у него из руки. Его длинное, тощее лицо пылало, и Уэйну показалось, что он видит в его глазах досаду, будто тот потерял карты, с которыми рассчитывал выиграть.

— Ладно, хватит болтовни, — сказал мистер Мэнкс веселым голосом, который не соответствовал мрачному полыханию в его глазах, и захлопнул дверцу перед лицом Уэйна.

Как только дверь закрылась, словно бы прекратилась подача электрического тока. Уэйн повалился на кожаные подушки, чувствуя усталость, шея у него ныла, в висках стучало. Он понял, что обеспокоен. Голос матери, ее плач, воспоминания об укусе и гибели Хупера растревожили его так сильно, что у него расстроился живот.

«Я отравлен, — думал он. — Отравлен я». Он коснулся своего переднего кармана, нащупав комок, составленный из всех зубов, которые выпали, и подумал о радиационном отравлении. «Я подвергаюсь облучению», — подумал он вслед за этим. «Облучение» было забавным словом, словом, вызывавшим в памяти гигантских муравьев из черно-белых фильмов, тех, которые он привык смотреть с отцом.