Страна Рождества

На пятьдесят третьем году жизни Бинг Партридж снова стал воцерковленным человеком, вернулся в Скинию Новой Американской Веры в надежде, что Бог предложит какое-то утешение одному из самых одиноких Своих детей. Он молился, чтобы в один прекрасный день снова услышать, как на подъездной дороге играет «Белое Рождество», отодвинуть льняную занавеску и увидеть мистера Мэнкса за рулем «Призрака» — окно опущено, и Добрый Человек смотрит прямо на него. Давай, Бинг, безумный ты мой! Поехали на прогулку! Число десять ждет нас! Давай схватим одного малыша, и я отвезу тебя в Страну Рождества! Небо знает, что ты это заслужил!

В удушающем зное июльского дня он поднялся по крутому холму. Цветы из фольги у него во дворе — их насчитывалось тридцать три — были совершенно тихи и неподвижны. Как же он их ненавидел! Как он ненавидел голубое небо и невыносимую гармонику цикад, пульсирующих в деревьях! Бинг тащился в гору с новостной заметкой в одной руке («Осужденного убийцу постигло редкое заболевание») и последней запиской от мистера Мэнкса — в другой («Я, возможно, задержусь»), чтобы поговорить с Богом об этих вещах.

Церковь стояла на гектаре вспученного асфальтобетона, в трещинах которого торчали бледные побеги травы по колено Бингу. Входные двери были обвязаны тяжелой цепью, запертой на йельский навесной замок. Последние пятнадцать лет никто, кроме самого Бинга, там не молился. Скиния некогда принадлежали Господу, но теперь она стала собственностью кредиторов; так говорилось на выцветшем на солнце листе бумаги в прозрачном пластиковом конверте, прикрепленном к одной из дверей.

Цикады гудели в голове у Бинга, как сумасшествие.

Снаружи у одного из краев участка стоял большой щит, подобный тем, что выставляют перед «Молочной Королевой» или стоянкой подержанных автомобилей, сообщавший прихожанам, какой гимн им следует петь в данный день. БОЖЕ! ТЫ БОГ МОЙ, ОН СНОВА ЖИВ и ГОСПОДЬ НИКОГДА НЕ СПИТ. МОЛИТВЫ были назначены на час дня. Щит возвещал одни и те же гимны со времени первого срока Билла Клинтона.

В некоторых из витражей имелись отверстия, пробитые камнями шпаны, но Бинг не пробирался туда этим путем. С одной стороны церкви стоял сарай, наполовину скрытый пыльными тополями и сумахом. Перед дверью сарая лежал гниющий плетеный коврик. Под ним был спрятан блестящий медный ключ.

Этот ключ открывал замок на покосившейся двери подвала в задней части здания. Бинг вошел и спустился. Он пересек прохладный подземный зал, пробираясь через запах старого креозота и заплесневелых книг, и взошел в большой открытый амфитеатр церкви.

Бингу всегда нравилась церковь, начиная с тех дней, когда он еще ходил туда вместе с матерью. Ему нравилось, как солнечный свет пронизывал витражи в двадцать футов высотой, наполняя помещение теплом и красками, ему нравилось, как были одеты другие мамы: белые кружева, каблуки и молочно-белые чулки. Бинг любил белые чулки и любил слушать женское пение. Все мамы, которые оставались с ним в Доме Сна, пели ему, прежде чем принять свое последнее упокоение.

Но после того как пастор сбежал со всеми деньгами, а банк запер церковь, он обнаружил, что это место его смущает. Ему не нравилось, что тень от шпиля на исходе дня словно бы тянется к его дому. Начав забирать мамочек к себе в дом — который мистер Мэнкс окрестил Домом Сна, — Бинг заметил, что смотреть на вершину холма стало стоить ему огромного труда. Церковь угрожающе маячила, тень от шпиля была обвиняющим перстом, который простирался вниз по склону и указывал на его двор: ЗДЕСЬ СКРЫВАЕТСЯ СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА! У НЕГО В ПОДВАЛЕ ДЕВЯТЬ МЕРТВЫХ ЖЕНЩИН!

Бинг пытался убедить себя, что ведет себя глупо. На самом деле они с мистером Мэнксом герои, они исполняют христианскую работу. Если бы кто-то написал о них книгу, их нельзя было бы не отметить как хороших парней. Неважно, что многие матери, когда им вводили севофлуран, по-прежнему не признавали своих планов сделать шлюх из дочерей или бить сыновей, что некоторые из них утверждали, будто никогда не принимали наркотики, не пили сверх меры и не имели судимостей. Эти вещи были в будущем, гнусном будущем, которое Бинг и мистер Мэнкс предотвращали не покладая рук. Если Бинга когда-нибудь арестуют — потому что ни один законник никогда, конечно, не поймет всей важности их работы, не поймет лежащей в ее основе доброты, — то, Бинг это чувствовал, он сможет говорить о своей работе с гордостью. Ни в одном из деяний, которые он совершил с мистером Мэнксом, не было ничего постыдного.

Тем не менее он иногда беспокоился, глядя на церковь.