Страна Семи Трав(изд.1976)

Неужели же, узнав от лазутчиков, что мы приближаемся, «дети солнца» откочевали из оазиса, бежали еще дальше на сезер? Но вместе со своим скарбом они захватили бы и чумы.

— Ну, теперь вниз, к стойбищу! — хрипло сказала Лиза. Она уперлась руками в землю, попыталась встать и снова упала ничком.

— Что ты, Лиза?

Я хотел помочь ей встать, но у меня у самого руки подломились в локтях. И ноги были словно бы не мои— тяжелые, как каменные, и мучительно ныли в суставах.

— Десятиминутный роздых! — скомандовал Савчук.— Надо отдышаться, товарищи, перед тем как спускаться в ущелье. Давайте сверимся с картой, Алексей Петрович!

Я подполз к нему.

Пыхтя, он лег со мной рядом и развернул на снегу карту, которую Петр Арианович передал с Кеюльканом. Котловина была видна как бы с птичьего полета, во всех подробностях.

Вот справа от нас теснина, которая на карте Петра Ариановича названа Воротами. (Вероятно, там и ждали нас воины Ланкая.) Вот поляна, окрещенная именем милой Сойтынэ. Там пролегала тропа Раздумий, а вдали, как приметный ориентир, высилась конусообразная снежная гора, господствовавшая над долиной. На карте она носила название Вершина Вероники.

Целый мир переживаний заключен был в этом названии, мир тоски, безмолвных страданий, надежд, постепенно тускневших.

Меня окликнул Савчук:

— Давайте-ка спускаться здесь. Огибая вот эту высотку. Как там она… Да, Вершина Вероники! Ваше мнение, Алексей Петрович?

— Что ж, очень хорошо. Подойдем к стойбищу с севера. Нагрянем совершенно неожиданно.

— Только не доводить дело до столкновения!

— Это само собой! Я оглянулся.

Лиза лежала ничком, широко раскинув руки, и старалась восстановить дыхание. Она дышала, вдыхая воздух через нос, выдыхая ртом, очень медленно. Кеюлькан и Бульчу чувствовали себя, по-видимому, лучше нас.

«Сын солнца» сидел рядом с Лизой и, держа в зубах потухшую трубку, неотрывно смотрел вниз на далекое стойбище. Быть может, он искал взглядом ненавистного ему Ланкая?

Бульчу обматывал ноги тряпками. (Наша обувь, изорванная острыми камнями, была в ужасном состоянии.) Потом он принялся выкладывать на снег различные хранившиеся в его вещевом мешке предметы.

Вид у старого охотника был озабоченный и вместе с тем обиженный. Я усмехнулся про себя, так как отлично понимал причину его плохого настроения: Бульчу ревновал к новому проводнику, который помешал ему самолично довести нас до оазиса. По дороге он придирался к Кеюлькану, пытался оспорить его указания и все время недовольно бурчал себе под нос.

Савчук пролил бальзам на его раны, сказав, что считает Бульчу старшим проводником экспедиции. Сейчас старший проводник решил принарядиться, желая предстать перед обитателями котловины в достойном его высокого звания виде. Он вытащил свои, уже известные нам, именные часы и прикрепил их английской булавкой поверх одежды. Затем, многозначительно поглядывая на притихшего младшего проводника, начал причесываться.

Однако ни часы, ни расческа не поразили Кеюлькана. Его поразило другое — то, чем Бульчу вовсе не собирался хвастать.

Мы услышали испуганный возглас «сына солнца». Порывисто вскочив на ноги, он сделал несколько шагов к Бульчу.

— Маук! — пробормотал Кеюлькан, указывая на снеговые очки старого охотника, которые тот заодно с расческой и часами извлек из вещевого мешка.

— Маук?! Где Маук? Что ты говоришь!

Не вставая с земли, мы с удивлением оглянулись.

Франтовские очки старого охотника обратили на себя мое внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой — двуглавый орел, эмблема царизма.

Так вот что называлось Птицей Маук!..

— Орел! Двуглавый орел! — повторяла Лиза.

— Маук! — сердито поправил ее Кеюлькан, не сводя глаз со снеговых очков.

Еще в то время, когда Хытындо хотела сделать Кеюлькана своим преемником, она показывала ему изображение птицы-урода, птицы о двух головах. Юноша подумал, что такую птицу, наверное, нелегко убить. На нее надо истратить по меньшей мере две стрелы.

— А на чем была изображена Птица Маук?

Этого Кеюлькан не помнил. Ему было слишком страшно, кроме того светильник, который держал Якага, освещая птицу, очень коптил. Но изображение было маленьким, почти таким же, как то, которое лежало сейчас перед Кеюльканом.

— Почему ты не рассказал Тынкаге?

Хытындо взяла с него клятву, которую не может нарушить ни один «сын солнца». Кеюлькан вынужден был молчать. Он и теперь ничего бы не сказал, если бы не увидел изображения Маук на снеговых очках Бульчу.

— Итак, это двуглавый орел, эмблема царизма,— бормотал Савчук, вертя в руках праздничные очки старого охотника.— А ведь Петр Арианович был близок к разгадке!

— Когда?

— Помните: он думал, не птеродактиль ли это, ископаемое чудовище прошлого? А Маук и была таким чудовищем. Для нас, советских людей, по крайней мере…