Страна симфония

Стремление к ясности, лиричности вскоре натолкнуло его на мысль написать оперу «Обручение в монастыре» на сюжет комедии Шеридана «Дуэнья». Познакомившись с комедией, он воскликнул: «Да ведь это шампанское, из этого может выйти опера в стиле Моцарта, Россини!»

Конечно, в мире музыки у Прокофьева были свои симпатии. По его признанию, классика всегда была ему близка. Особенно любил он оперу Чайковского «Черевички», романс Бородина «Для берегов отчизны дальной», «Приглашение к танцу» Вебера, Вальс-фантазию Глинки. Но когда Прокофьева попросили назвать самого любимого композитора, он указал на Гайдна.

Сергей Сергеевич Прокофьев был человек большой души, способный на одно из самых высоких чувств — бескорыстную дружбу. Яркий пример искренней человеческой привязанности и уважения друг к другу — сорокалетняя дружба двух композиторов, Прокофьева и Мясковского, таких разных в творчестве, характерах, вкусах.

А какова была сила оптимизма Прокофьева! Ведь известно, что последние восемь лет жизни он был серьезно болен и врачи запрещали ему много работать. А он не мог жить вне музыки и считал день, проведенный без занятий, пустым, не дающим удовлетворения.

Но найдите хоть одну нотку пессимизма в творчестве композитора последних лет. Он пишет произведения, прославляющие мужество, героизм, любовь: оперу «Повесть о настоящем человеке», балет «Сказ о каменном цветке», сюиту «Зимний костер», ораторию «На страже мира» и, наконец, Седьмую симфонию.

Работая над этими произведениями и пересматривая написанное раньше, Прокофьев уже совершенно определенно говорил о своем неизменном стремлении к простоте и ясности музыкального языка, о сочетании простоты с высоким профессиональным мастерством, с выработкой оригинального стиля. Сама жизнь, советская действительность помогала Прокофьеву, и он пришел к своей вершине в творчестве — Седьмой симфонии.

Композитор поставил перед собой необычную задачу: написать симфонию для детей. Он настроился на самое светлое, ясное — воплощение в музыке детского восприятия жизни. Прокофьев относился к тому типу чистых душой художников, которые, по выражению Горького, умеют глубоко и талантливо помнить детство.

Так был сделан первый шаг. Но симфонию для детского радиовещания, как предполагал композитор вначале, он не стал писать. В процессе сочинения Прокофьев пришел к глубоким размышлениям о жизни. Произошла неизбежная цепная реакция откровенности: перед детьми, перед собой, перед всеми людьми.

И когда хочется восстановить душевную ясность или просто помечтать, когда соскучишься по особому мелодическому теплу музыки, я вкладываю в проигрыватель пластинку с Седьмой симфонией Прокофьева.

…Низкий звенящий удар, и сразу в скрипках высоким отзвуком, словно в синеве неба, рождается мелодия. В ней чувствуется какая-то необычайно искренняя, теплая интонация.

Бывает, так, без предисловий начинается разговор. Ты еще не готов к нему, еще не настроился на душевный тон собеседника, а он уже сразу откровенно говорит с тобой.

…Мелодия возвращается во второй, в третий раз. О чем говорит она?..

Все постигается в сравнении. Вот в басах появилась новая песня — широкая, светлая, радостная. Она контрастирует с лирическим монологом первой темы. Так на смену мечтательной ночи приходит полный ясной мудрости день. А может быть, это человек рассказывает о себе? Живут в нем два вечных начала. Одно — лирически мечтательное, другое — широкое, радостно обнимающее мир. Первая тема симфонии — нежная, она идет сверху, от скрипок, вторая поднимается снизу, из басов, и постепенно захватывает весь оркестр.

Затихает песня, и вдруг… происходит удивительное. В оркестре появляется еще одна тема! Звучит спокойно-размеренная, целомудренно-чистая мелодия, почти хрупкая, тающая солнечными каплями колокольчиков. Что это? Не знаю. Может быть, в этот момент композитор вспомнил одного из персонажей любимой им чеховской «Степи», того самого «счастливого до тоски» человека, который готов рассказать всему свету о своей невероятной радости, о переполнившей его до краев любви.

И вот уже, переплетаясь между собой и обретая в сопоставлении какие-то новые качества, проходят в оркестре отзвуки двух первых тем. Так в одном человеке могут сочетаться лирическая чистота души и открытая любовь к людям, составляя единое, гармонически прекрасное целое. И когда перед нами еще раз проходят все темы, замечаешь, что вторая, подхваченная скрипками и не утратившая своей широты, становится теплее, душевнее. И снова звучит, теперь уже как итог, удивительная мелодия третьей темы…

Как передать ощущение чистой красоты и поэзии, разлитой в музыке второй части? Перед нами, словно в прекрасном сне, проходит легкий хоровод вальсовых мелодий, неприхотливых, нежных, шутливых, фантастических… То слышатся какие-то тихие, таинственные звуки, то вдруг перед глазами проплывает балетная сцена.