Страна симфония

Есть такой всесильный закон в природе: закон сохранения и превращения энергии. А что, если позволить себе такую вольность — попробовать представить, как он действовал бы в сфере искусства? Тогда, очевидно, можно сказать, что долговечность художественного произведения зависит от заряда душевной энергии, вложенной в него автором. И неважно, большое это произведение или нет. Как вспышка маленького лазера способна послать световой сигнал в космос, на расстояние в сотни тысяч километров, так «творческая вспышка» художника, пусть непродолжительная, но очень интенсивная, способна целые века питать людей энергией чувств. Подчиняясь этому, если можно так выразиться, закону сохранения и превращения чувств, и живет среди других бессмертных творений полонез Огинского.

«Превращение чувств»? Да, если хотите, и оно лежит в основе восприятия любого произведения искусства. Порой мы не знаем, какие чувства владели автором, когда он сочинял ту или иную вещь. Мы находимся во власти ощущений, возможно, очень далеких от авторских, но тем не менее волнуемся и переживаем прекрасные мгновения.

И вот они — эти чудесные превращения полонеза Огинского в нашей душе. Они удивительны и бесконечно разнообразны.

В тот день, когда я впервые услышал этот полонез, я опоздал в школу. Минуты, которые были нужны, чтобы успеть до звонка в класс, я простоял у радиоприемника, не в силах уйти. Из него лились необыкновенные, берущие за сердце звуки. Словно кто-то, задохнувшись от волнения, говорил тебе очень сокровенное и важное…

Вечером я прибежал со своим открытием к учителю музыки, пожилому человеку, много видевшему на своем веку. Когда я спросил его, знает ли он этот полонез, он улыбнулся, молча сел за стол и написал ноты. А потом рассказал, как сам еще мальчишкой тоже с изумлением слушал впервые эту музыку в глухой деревне на Волыни. Между прочим, это происходило еще в конце прошлого века. Полонезу Огинского было в те времена уже сто лет. И тогда тоже его знали все, от мала до велика.

А я сейчас вспомнил одну из недавних встреч с полонезом. Она была необычной и… знаменательной. На сцене Центрального театра Советской Армии шел концерт армейской художественной самодеятельности. Ведущий объявил, что хор воинов-ракетчиков исполнит полонез Огинского. Я не удивился тому, что полонез будут петь, хотя слышал об этом впервые. Здесь есть какая-то закономерность. Может, вы заметили, что многие певучие и лиричные инструментальные мелодии рано или поздно как бы обретают второй голос — человеческий? Поэты пишут слова, навеянные этой музыкой. Вот вам еще одна форма превращения чувств.

Для Евгения Долматовского, который написал слова к полонезу, это произведение — символ новой, возрожденной Польши. Он воспевает рожденную и закаленную в огне боев против общего врага дружбу советского и польского народов. Что ж, и такое восприятие возможно. Музыкальное произведение в каждом веке как бы получает новую жизнь, новое звучание.

Но все равно, как бы по-разному ни действовали на нас музыкальные произведения, какие бы «превращения чувств» мы ни испытывали, в них всегда будет присутствовать отблеск того главного, объективного жизненного содержания, которое вложил в свое творение композитор. И вот на этом концерте, о котором мы сейчас говорим, и произошло, по-моему, наибольшее приближение слушателей к истинному содержанию полонеза.

Уже в первой части сильные мужские голоса неожиданно придали нежной и возвышенной скрипичной мелодии характер мужественный и в то же время мятежный и страстный. Полонез обернулся новой, неведомой ранее и прекрасной гранью. Вторая же часть просто переполнилась неукротимой энергией, подобно штормовой водной стихии. Низкие голоса, словно накатами волн, начали выплескивать мелодию на все более и более высокую ноту, пока, наконец, она не обрушилась «девятым валом» какой-то молодецкой удали. А потом зазвучали будто призывные фанфарные голоса. Словно звали они кого-то на поле брани… И снова тревога, скорбь, страстный порыв. О чем все это?

…1794 год. В Кракове началось восстание за национальную независимость Польши, которое возглавил Тадеуш Костюшко. Восстание быстро охватило всю страну. Когда волна его докатилась до Вильно, в ряды борцов за свободу встал и двадцатидевятилетний сын польского воеводы граф Михал Клеофас Огинский, бывший в то время на посту великого литовского подскарбия (казначея). Огинский заявил Национальному совету, что приносит «в дар родине свое имущество, труд и жизнь». На свои средства он сформировал одну из воинских частей и, став во главе ее, участвовал в нескольких сражениях. Его документы скреплялись печатью, на которой фамильный герб Огинских был заменен девизом: «Свобода, постоянство, независимость». Себя Огинский называл гражданином.