Страна смеха

– Нет. Доработки его рукописи почти не требовали. После первой книжки я очень мало редактировал его текст. Ну, может, исправить пунктуацию, чуть-чуть поменять порядок слов... Но позвольте мне вернуться к роману. Будучи там, я пару дней внимательно читал его и делал выписки. Анне тогда было лет, наверно, двадцать, ну, может быть, двадцать два. Она только что бросила Оберлинское музыкальное училище и большую часть времени проводила дома, в своей комнате. Со слов Маршалла я понял, что Анна готовилась стать концертной пианисткой, но в какой-то момент отказалась от этой мысли и удрала в Гален, под отцовское крылышко.

Очень трудно описать его интонацию – объективность, сквозь которую, однако, пробивались мелкие брызги раздражения.

– Так вот, интересный момент: она оказалась замешана в некоем таинственном происшествии в колледже. Что-то там вышло не так, или кто-то... – Он потер себе ухо и задумчиво втянул щеку. – Верно! Кажется, кто-то умер. Ее кавалер, что ли? Точно не знаю. Естественно, Маршалл был не слишком откровенен на эту тему, потому что дело касалось его дочери. Во всяком случае, она первым же поездом уехала домой... Будучи там, я видел, как она мельтешила по дому в своем черном шелковом платье, с зачесанными назад волосами, прижимая к груди томик не то Кафки, не то Кьеркегора. Меня не оставляло впечатление, что она держит книгу заголовком наружу, дабы все видели, что она читает... А еще у Маршалла было три кошки, их звали Единица, Двойка и Тройка. Он их совсем недавно завел, но вели себя в доме они по-хозяйски – бродили по его бумагам, когда он работал, запрыгивали на обеденный стол, когда мы ели. Я не мог понять, кого он любит больше, Анну или их. Его жена Элизабет умерла года за два до того, так что он остался в своем жутком старом доме с дочкой и этими тремя кошками. Так вот, однажды после ужина я сидел у них на крыльце и читал. Вышла Анна, держа под мышками двух кошек.

Луис опять встал с дивана и присел на край своего стола, взирая на меня с расстояния шести-семи футов.

– Это надо изобразить в лицах, иначе эффект будет не тот. Так вот, я сижу там, где вы, Томас, а Анна – здесь, где я, представили? Она держит под мышками двух кошек, и все втроем они сверлят меня горящими глазами. Я попытался улыбнуться, но они не отреагировали, и я вернулся к своему чтению. Вдруг слышу: кошки орут и шипят. Смотрю – Анна уставилась на меня, как на бубонную чуму. Я всегда полагал ее особой несколько эксцентричной, но это было просто безумие. – Он уже стоял, выгнув руки вбок, словно что-то держит. Зубы стискивали сигару, лицо исказилось в гримасе. – Тут она подходит ко мне вплотную и говорит что-то вроде “Мы тебя ненавидим! Мы тебя ненавидим!”

– И что вы сделали?

На лацкан упал пепел, и Луис стряхнул его. Гримаса разгладилась.

– Ничего, потому что это был самый странный момент. Я заметил Маршалла, стоящего за дверью. Очевидно, он все видел и слышал. Я смотрел на него, ожидая, разумеется, что он что-то предпримет. Но он только постоял там еще с минуту, а затем развернулся и ушел в дом.

Поведав сей бесценный эпизод, Луис предложил мне кофе. Девушка в футболке с Вирджинией Вулф заходила и уходила, а мы тем временем болтали ни о чем. Эта история с Анной была такой нелепой и невероятной, что я даже не знал, как реагировать, и потому был рад отвлечься чашечкой кофе.

– А кто такой был Ван-Уолт? Луис добавил в кофе меда.

– Ван-Уолт... Ван-Уолт – это еще одна загадка Маршалла. По его словам, этот художник жил затворником в Канаде и не хотел, чтобы кто-либо его беспокоил. Маршалл так на этом настаивал, что мы были вынуждены согласиться – и в результате общались с Ван-Уолтом только через Франса.

– Только?

– Только. Когда такой писатель, как Маршалл, велит оставить человека в покое, мы оставляем его в покое.

– А он ничего не рассказывал о своем детстве, мистер Луис?

– Пожалуйста, зовите меня Дэвид. Нет, он редко говорил о своем прошлом. Я знаю, что родился он в Австрии. В городишке под названием Раттенштейн.

– Раттенберг.

– Да, правильно, Раттенберг. Давным-давно мне это тоже было любопытно, и однажды, будучи в Европе, я туда заехал... Город стоит над бурной рекой, вдали видны Альпы, и вид прелестный. Все это очень гемютлих*. [Gemьtlich (нем.) – уютный; приятный.]

– А что его отец? Франс ничего не рассказывал об отце или матери?

– Нет, ничего. Он был очень скрытным человеком.

– Ну а о своем брате Исааке – который погиб в Дахау?

Луис собирался затянуться, когда я спросил это, но не донес сигару до губ.

– У Маршалла не было никаких братьев. Вот это я знаю определенно. Ни братьев, ни сестер. Я отчетливо помню, как он мне говорил, что был единственным ребенком.

Я извлек свой маленький блокнот и пролистал до записи, сделанной под диктовку Саксони.

– Исаак Франк умер в...

– Исаак Франк? Кто такой Исаак Франк?

– Видите ли, человек, ведущий для меня поиски... – (Услышь Саксони, как я ее называю, она бы меня точно убила.) – ...выяснил, что его фамилия была Франк, но он изменил ее, приехав в Америку.

Луис улыбнулся: