Страна смеха

Это была та женщина, что несла коробки с булочками для гамбургеров. Ее черные волосы, короткие и блестящие, были стрижены под горшок и закрывали уши, так что виднелись только мочки. Маленький симпатичный носик вздернут, а разрез серо-зеленых глаз чуть ли не восточный. Пухлые губы отливали пурпуром, и я был уверен, что это их естественный цвет, хотя иногда они становились темно-лиловыми, будто бы она сосала какие-то цветные леденцы. На ней был белый плотницкий комбинезон, черная футболка, никаких украшений и черные резиновые вьетнамки. В целом – модная, чистенькая моложавая домохозяйка со Среднего Запада. Где же, черт возьми, этот персонаж Чарльза Аддамса26, так ярко расписанный Дэвидом Луисом? Анна выглядела в точности как домохозяйка, только что помывшая семейный микроавтобус на станции техобслуживания “Шелл”.

Она протянула мне руку, мягкую и прохладную, моя же была вся в поту.

– Вы Томас Эбби? – Анна улыбнулась и кивнула, будто уже знала, кто я такой, и не отпускала мою ладонь. Я чуть не выдернул руку, когда Анна произнесла мое имя.

– Да, м-м-м, здравствуйте. Как вы...

– Дэвид Луис написал мне, что вы собираетесь приехать.

Я нахмурился. Зачем он это сделал? Если она в самом деле такая Медуза, какой он ее выставил, то, зная, зачем я приехал, еще плотнее законопатит все щели. Я дал клятву при первой же возможности послать Луису гневное письмо на десяти страницах. Ничего удивительного, что все биографы возвращались несолоно хлебавши: при таких-то палках им в колеса Анна имела на старте двадцатимильную фору.

– Не возражаете, если я присяду? Совсем сегодня забегалась, да еще эта сумасшедшая жара... – Она покачала головой, и ее по-монашьи остриженные волосы колыхнулись взад-вперед, словно травяная юбочка в обтяжку.

Я вспомнил, что толком еще не представил ей Саксони.

– Мисс Франс, это моя коллега Саксони Гарднер. – Коллега? Когда в последний раз я употреблял это слово?

Они улыбнулись друг другу и пожали руки, но я заметил, что их рукопожатие было недолгим – руки еле соприкоснулись.

– Вы тоже писатель, мисс Гарднер?

– Нет, я провожу исследования, а Томас будет писать.

Почему она употребила будущее время, а не сказала “Томас пишет”? Это звучало бы профессиональней.

Глядя в их лица, я старался не замечать, что Анна прелестна, а Саксони грубовата. Может быть, сказалась моя мимолетная обида на Сакс.

– Вы хотите написать книгу о моем отце? Почему?

Мне подумалось, что теперь лучше всего будет выложить все без обиняков и посмотреть, как она отреагирует.

– Потому что он – самый лучший, мисс Франс. Только с его книгами ощущение погружения было настолько... всеобъемлющим. Дело в том, ну, то есть, это не важно, короче, я преподаю в школе язык и литературу, и даже все классические “шедевры” не производят на меня такого впечатления, как “Страна смеха”.

Мой комплимент ей как будто бы понравился, но она отвела глаза и дотронулась до моей руки:

– Я миллион раз вам говорила: не преувеличивайте, мистер Эбби. – Она улыбнулась, как маленькая девочка, абсолютно восхищенная собой. Я тоже не мог не восхититься ее шутке и улыбке.

Какого черта Дэвид Луис толковал мне о безумной мегере, сомнамбулически рыщущей по дому в черных одеждах и со свечой? Анна была симпатичная, с чувством юмора и без лишних претензий, и, судя по тому, что я успел увидеть, весь городок ее знал и любил.

– Это правда, мисс Франс,– выпалила Саксони с таким пылом, что мы с Анной аж вздрогнули.

– Но ведь Дэвид говорил вам, как я отношусь к написанию биографии отца?

– Он сказал, что вы категорически против,– сказала Саксони.

– Нет, это не совсем так. Я была против, потому что люди, желавшие написать о нем, приезжали сюда из абсолютно неверных соображений. Они все хотели заделаться экспертами по Маршаллу Франсу. Но после разговора с ними сразу становилось видно, что их совершенно не интересует, что за человек он был. Для них он просто литературное имя, яркая величина.

В ее голосе сгустилась горечь, как облачная гряда на чистом небе. Анна смотрела на Саксони, так что я видел лишь ее профиль. Подбородок у нее был острый и угловатый. Когда она говорила, ее белые зубы выглядывали из-под темных тяжелых губ, резко с ними контрастируя, но тут же опять скрывались, когда она замолкала. Ресницы у нее были длинные, редкие, недавно подкрученные. Длинная белая шея казалась невероятно беззащитной, и на ней виднелось лишь несколько морщинок. Я бы дал Анне лет сорок или чуть меньше, но выглядела она крепкой и здоровой, и я мог представить, что она доживет до глубокой старости. Если не унаследовала от отца слабое сердце.

Анна повернулась ко мне и стала поигрывать голубой пластиковой вилкой, что мне дали вместе со свиными ребрышками.