Страна, в которой ходят вверх ногами

Никогда не забуду, как бушевал ветер в порту Владивостока в тот далёкий зимний вечер. Мы покидали Советскую Россию в последний день уходящего 1924 года. Порывы ветра бросали хлопья мокрого снега нам в лица, который таял, превращаясь в воду и стекал по щекам, смешиваясь со слезами. Я снова вижу окаменевшее от боли лицо отца и белые, как мел, лица моих сестер Веры и Тамары, которые остаются в России. Мой отец, Иван Зинченко, предвидя, что жизнь в новой России не сулит ничего хорошего для бывшего помещика, владевшего землей на Украине и на Дальнем Востоке, каким-то чудом получил разрешение на выезд. Но не на всю семью. Две старшие дочери навсегда оставались в России. Боль от разлуки и утраты до сих пор в моём сердце и нет такого средства чтобы усмирить или изгнать её. Я бросаю последний взгляд на семейную фотографию, сделанную перед самым отъездом, и откладываю её в сторону.

Пожелтевший от старости снимок, творение рук фотографа-китайца из парка в Шанхае. Я помню, как любовалась арками, увитыми вьющимися растениями с невероятно красивыми цветами, которых с тех пор больше никогда и нигде не видела. Я так любила цветы, что меряла время и жизнь по их цветению. И даже написала в дневнике, который вела о путешествии нашей семьи из Владивостока в Австралию: «Девятого июня расцвели олеандры, а пятнадцатого в девять часов утра мы покинули Шанхай». Тёплым октябрьским днем Брисбен встретил вновь прибывших лиловым цветением джакаранд. А когда много лет спустя я познакомилась с Петей в «Русском клубе» на Лотос стрит, то повсюду на улицах Брисбена цвели франжипани, и воздух в городе был напоён их тонким изысканным ароматом.

Наша свадебная фотография, сделанная в ателье на Грей стрит. Как же мы были молоды и как любили друг друга! А вот ещё один снимок, который мне очень дорог: на нем Петя и наш трехлетний сын Ник (Коля, Коленька!), смеющиеся и счастливые, барахтаются на мелководье пляжа в Мортон Бич…

Вы, наверное, думаете, что я – старая женщина, перебирающая фотографии в семейном альбоме. Вы несколько ошибаетесь. Я не просто смотрю на снимки, я живу среди них. После моей физической смерти моя душа, или мой разум, словом, та субстанция, которая способна мыслить и чувствовать, осталась жить в семейном архиве, который я начала собирать, будучи четырнадцатилетней девочкой-подростком.

Как это произошло, я до сих пор не знаю. Я просто почувствовала себя очень плохо и прилегла на диван. А когда снова открыла глаза, то увидела только стены коробки, в которой я хранила семейные фотографии и документы. Я нисколько не была напугана или удивлена, я начала свою новую жизнь в архиве с осознание того, что произошло. Нет, я не видела своё мертвое тело со стороны, и душа моя не летела по сверкающему бесконечному тоннелю чтобы предстать перед лицом Создателя, как это многократно было описано людьми, пережившими клиническую смерть. Ко мне не являлись ни ангелы, ни демоны, поскольку я не была ни праведницей, ни грешницей. А была просто обычной женщиной, безумно любившей жизнь со всеми её мирскими удовольствиями, не верящей ни в Бога, ни в жизнь после смерти.

Юной семнадцатилетней девушкой, я написала в письме к моей сестре Вере, о том, что верю только в нашу реальную жизнь на земле и мне абсолютно всё равно, случится ли что-либо после того, как она закончится. Я написала, что предпочитаю не думать о том, что будет после смерти и хочу прожить свою жизнь ни в чем себе не отказывая. Вот это самое письмо. Оно лежит на самом дне коробки, и чтобы прочитать его, мне не надо ни доставать его, ни переворачивать страницы. Да у меня и рук-то нет. Я бестелесна и бессильна что-либо изменить в физическом мире вещей, но мои глаза видят всё насквозь. Я вижу каждое слово, каждую дату на документах, которые собирала в течение всей моей жизни.

Ещё одно семейное фото… На нём моя мать, я, и две мои сестры, с которыми мы приехали в Австралию. Какое же у моей мамы суровое лицо! Такое же суровое и жёсткое, каким было воспитание в нашей семье, где строго соблюдались все религиозные праздники и посты. Танцы, пение, нарядные платья и даже помада на губах считались смертным грехом. Именно потому мне так хотелось ярких красок и новых ощущений. Как только я подросла и смогла сама зарабатывать на жизнь, я ушла из семьи и стала жить самостоятельно. Работала на швейной фабрике Боршта в Южном Брисбене и занималась балетом в студии Бренды Мак Келлог. К сожалению, я начала заниматься балетом слишком поздно и профессиональной танцовщицы из меня не вышло, но любовь к нему я пронесла через всю свою жизнь. Успех и известность ждали меня на другом поле. Мой папа, который всегда был моим другом и единомышленником, помог мне встать на ноги и открыть ателье по изготовлению модной одежды и аксессуаров на Стенли стрит. А потом я встретила Петю…