Страна вина

Застывший во мраке Дин Гоуэр провожал глазами его тающий силуэт. Уличные фонари вдалеке поблескивали тусклыми блуждающими огнями. Теперь, в темноте, огромная крона платана над головой шелестела под мириадами дождевых капель гораздо громче. В полной растерянности он встал на ноги, но пистолет с патроном подобрать не забыл. Было холодно и сыро, все кости ныли. Чужой в этом незнакомом городе, он чувствовал себя так, будто пришел его последний час.

В грозном взгляде старика-революционера он прочел досаду от того, что, как говорится, железо не становится сталью, от несбывшихся ожиданий, и захотелось открыть ему душу. Какая сила смогла за такое короткое время превратить мужика, который, что называется, стальную проволоку глотал и пружинами нужду справлял, в поджавшего хвост паршивого пса? Неужели такое по плечу какой-то шоферице ничем не примечательной наружности? Нет, это абсолютно невозможно, да и не годится сваливать всё на женщину. Должно быть, здесь какая-то тайна, и этот суровый старик, что несет с собакой ночной дозор, наверняка знает, в чем причина. «С такой головой мудрости ему, видно, не занимать», — решил следователь и отправился на поиски старика.

Волоча одеревеневшие ноги, Дин Гоуэр двинулся в ту сторону, куда тот скрылся вместе с собакой. Где-то вдали по мосту грохотали ночные поезда, и от этого лязга ночь становилась сумрачнее и таинственнее. Дорога вела то вверх, то вниз, и с одного особенно высокого склона он даже соскользнул на корточках. В свете уличного фонаря виднелась куча битых кирпичей, будто прихваченных инеем. Еще несколько шагов — и вот он уже у больших старых ворот. Фонарь на арке высвечивал стальную решетку и белую, покрытую лаком деревянную вывеску с большими красными иероглифами: «Мемориальное кладбище павших бойцов Цзюго». Он подскочил к воротам и ухватился за прутья решетки, как заключенный. Прутья липли к рукам, обдирая кожу с ладоней. К воротам с лаем метнулся большой рыжий пес, но следователь не отступил. Наконец послышался высокий, хриплый голос старика. Бешено прыгавший пес успокоился и завилял хвостом. Из темноты появился его хозяин. Двустволка через плечо и шинель с медными пуговицами придавали ему бравый вид.

— Ты что это задумал? — сурово спросил он.

— Уважаемый, я действительно следователь, командированный провинциальной прокуратурой, — шмыгая носом, проговорил Дин Гоуэр.

— А зачем прибыл?

— Расследовать очень важное дело.

— Какое такое важное дело?

— Дело некоторых потерявших человеческий облик руководителей Цзюго, которые поедают младенцев!

— Да я их всех перестреляю! — рассвирепел старый революционер.

— Не серчайте, почтенный, позвольте войти, и я всё подробно расскажу.

Старик открыл небольшую калитку сбоку:

— Пролезай!

Дин Гоуэр заколебался, заметив на прутьях калитки клочки рыжей шерсти.

— Ну, заходишь или нет?

Согнувшись в три погибели, Дин Гоуэр проскользнул внутрь.

— Эх, дармоеды, вам ли с моим псом тягаться!

Вслед за стариком Дин Гоуэр вошел в сторожку слева у ворот. Вспомнилась дежурка на шахте Лошань, и перед глазами всплыла всклокоченная, как у собаки, шевелюра тамошнего охранника.

В комнатке горел яркий свет. Белоснежные стены, теплая лежанка. Перегородка шириной с лежанку отделяла ее от плиты, на которой стоял котелок. В плите весело пылал огонь, и в воздухе разносился запах сосновой смолы.

Старый революционер повесил ружье на стенку, бросил на лежанку шинель и, потирая руки, заявил:

— Топить дровами и спать на теплой лежанке — моя привилегия. — Он глянул на Дин Гоуэра. — Я революции несколько десятков лет отдал, шрамов размером с кулак семь или восемь — как думаешь, заслужил я какие-нибудь привилегии?

— Заслужил, очень даже заслужил, — полусонным голосом подтвердил разморившийся в тепле Дин Гоуэр.

— А этот сучий потрох начальник отдела Юй всё требует, чтобы я перестал топить сосной и перешел на софору! Всю жизнь отдал революции, мне японцы полхера из пулемета отстрелили — ни детей теперь, ни внуков, — так неужто с кого убудет, если я сожгу немного сосновых дров? Восемьдесят уже, много ли сосны я пожгу за то время, что мне осталось? А я тебе вот что скажу: да пусть сам небесный правитель сюда явится, и он мне жечь сосну не помешает! — Старик расходился все больше и больше. Он размахивал руками, в уголках губ выступила слюна. — О чем это ты давеча говорил? Младенцев едят? Людей! Ах зверье! Кто такие? Всех завтра пойду перестреляю! А потом сообщу, поставлю перед фактом. Ну будет еще одно взыскание — невелика беда. Я за свои годы не одну сотню положил, на всяком отребье специализировался: предатели, контрреволюционеры, японские захватчики. А теперь вот положу еще несколько зверей-людоедов на старости лет!

Все тело Дин Гоуэра страшно зудело. От одежды шел пар с сильным духом въевшейся грязи.

— Вот это дело я сейчас и расследую, — отозвался он.

— Какое расследование, к чертям собачьим! — гремел старик. — Выволочь, расстрелять — и дело с концом! Чего тут расследовать!