Страна за горизонтом

Вашингтон Ирвинг, рассказывая побасенки из колониального прошлого, подарил городу ощущение себя как важного незавершенного произведения. Спустя полтора столетия архитектор Бакминстер Фуллер сказал, что в постоянном изменении Нью-Йорка проявляется смена статичного, ньютоновского видения мира новым, воспитанным на эйнштейновском понятии относительности. Из тех же, кто в начале века нынешнего писал об этом городе по-русски, наиболее образно высказался Александр Генис: «Рыжие эстакады надземки нарезали Манхэттен, как Рим – акведуки. Ветхие инсулы жилых кварталов наивно маскировали лепниной бедность. Орлы, латынь и лавры украшали муниципальные дворцы форума. Украв и присвоив старосветские образцы, Нью-Йорк склеился в дикое чудо без умысла и порядка, подчиняясь наживе и случаю. Благодаря архитектурной безалаберности одно здесь никогда не мешало другому. Поскольку Нью-Йорк не бомбили (до 11 сентября было еще далеко), новое росло на допотопном, как опята на сгнивших пнях».

О. Генри был одним из литературных предшественников и учителей Ильфа и Петрова. Остап Бендер в «Двенадцати стульях» прямо цитирует Энди Таккера, персонажа из цикла рассказов «Благородный жулик». О. Генри был необычайно популярен среди советских читателей, а на ильфопетровских страницах неоднократно встречаются отсылки к американскому новеллисту. Неожиданно близким оказывается образ незнакомого города, который собираются посетить «благородные» комбинаторы-жулики. В «Золотом теленке» южный город «нарезан аккуратно, как торт». Герои рассказа О. Генри «Деловые люди» воспринимают Нью-Йорк как десертное блюдо, которое «уже выложено на тарелочку».

«Нью-Йорк населяют четыре миллиона таинственных чужестранцев, – сообщал О. Генри. – Они попали сюда разными путями и по разным причинам: Генри Гудзон, школы живописи, овощные рынки, аист, ежегодный съезд портных, Пенсильванская железная дорога, жажда наживы, сцена, дешевый экскурсионный тариф, мозги, брачная газета, тяжелые ботинки, честолюбие, товарные поезда – все это принимало участие в создании населения Нью-Йорка».

Причудливым семантическим образом переплетались пейзажи Вавилона-на-Гудзоне у американского и русских рассказчиков. Из гостиницы «Шелтон» Илья Ильф отправил в Москву письмо жене: «Этот город я полюбил. Его можно полюбить, хотя он чересчур большой, чересчур грязный, чересчур богатый и чересчур бедный. Все здесь громадно; всего много. Даже устрицы чересчур большие. Как котлеты».

В той же гостинице «Шелтон» тремя этажами выше обитает одна из самых богемных пар страны: Альфред Стиглиц и Джорджия О’Кифф. О существовании друг друга русские и американские постояльцы отеля никогда не узнали, разве что встретились в бронзово-зеркальном лифте, где джентльменам было положено снимать шляпы в присутствии дамы.

В 1905 году Альфред Стиглиц открыл небольшую галерею «291», названную по номеру дома на Пятой авеню. Здесь впервые в Новом Свете выставлялись полускандальные модернистские произведения из Парижа – Сезанн, Матисс, Пикассо (даже музей Метрополитен отказывался их принять). Сам Стиглиц был пионером американской художественной фотографии и нью-йоркского пейзажа. Особенно известен его фотоцикл, посвященный первому небоскребу «Флэтайрон» («Утюг») на скосе Бродвея и Пятой авеню. «“Утюг” поразил меня, – писал Стиглиц. – Он словно бы двигался в мою сторону, точно нос громадного океанского парохода – картина новой Америки в процессе созидания».

А. Стиглиц «Центральный вокзал»

Таким же видением в 1916 году вошла в его жизнь Джорджия О’Кифф, искавшая свои выразительные образы среди вершин и ущелий Манхэттена. Стиглиц ввел молодую художницу в мир нью-йоркской богемы; за те десятилетия, что они были вместе, он сделал несколько сотен ее снимков. Когда союз распался, О’Кифф отправилась на американский Запад и открыла миру самую экзотическую часть страны.

«В других городах вы можете странствовать или жить чужаком сколько вам угодно, – писал О. Генри. – Но в Нью-Йорке вы должны быть или ньюйоркцем, или варваром, вторгшимся в эту современную Трою и прячущимся в деревянном коне своего надутого провинциализма».

В русской душе Нью-Йорк-Сити порождал всю гамму эмоций, от любви до ненависти. У Маяковского этот маятник чувств особенно заметен, начиная от хрестоматийного «Я в восторге от Нью-Йорка города» до рецепта теракта: «Под Волстрит тоннель-сабвей, а если набить его динамитом и пустить на воздух к чертям свинячим…»

И все же «столице мира» присущ частный характер, что подчеркивает его топография. В Манхэттене, который издали, по ту сторону Гудзона, напоминает друзу разрывающих горизонт острых кристаллов, нет ни одной городской площади в понимании европейском. Их функции взял на себя Центральный парк, заложенный в 1858 году и ставший любимым персонажем городской саги. У многих поколений, населявших Метрополис, возникли свои, личностные отношения с романтическими аллеями, прудами и открытыми зелеными пространствами острова.